– Продолжай.
И он продолжил.
И было так сладко, что не хватит ни мёда, ни патоки, чтобы сравнить. А когда Вереск уже с трудом соображала, князь вошёл в неё, горячую и мокрую, и через минуту стало ещё горячее...
– Я должен уехать.
Как подло. Как подло говорить такое, когда он ещё в ней! Когда руки прижимают крепко, губы касаются затылка, а сердца бьются в унисон. Разве можно в такие моменты думать о расставании?
– Куда?
– В Лантию, – князь глубоко вздохнул. – С Арабеллой творится что-то... Что-то совсем уж странное. Она уже на "Легенде", под присмотром лекаря. Я доставлю её отцу и самолично объясню, что произошло.
– Графиня созналась в убийстве Дары?
– Да. – Ладимир чуть отстранился и развернул Вереск к себе лицом. – Но как... Откуда ты знаешь?
– Наверное, слышала что-то в полусне, – соврала она и поспешила сменить тему. – А как же Аван?
– Парень совсем плох, – скорбно изрёк князь. – Ему придётся остаться. Присмотришь за ним?
– Присмотрю, но...
– Опять "но"? – Ладимир улыбнулся. – Что опять не так?
Всё не так! – сердито подумала Вереск, а вслух сказала:
– Долго вас не будет?
– Около месяца. – Он схватил с прикроватной тумбы кувшин и сделал пару жадных глотков. Вода потекла по подбородку. – Может, чуть больше.
– И ровно половину срока вы проведёте в компании леди Арабеллы?
Князь поперхнулся и уставился так, словно на Вереск появились узоры.
– Ты что... опять ревнуешь?
– А что, если так? – сердито выпалила она. – Разве не могу я иметь чувств, вполне естественных для живого человека? Или я, по-вашему, наполовину деревянная?
– Ну, это уж точно нет, – усмехнулся князь, и Вереск кинула в него подушкой. – Не кипятись, Вереск. Даю слово, что останусь равнодушен к чарам Арабеллы, а слово моё крепче...
– Нет! – перебила она. – Даже самое крепкое слово – всего лишь слово!
– Так чего же ты хочешь?
– Не знаю! – всхлипнула Вереск и закрыла лицо руками. – Не знаю...
Первые лучи солнца целовали щеки теплом. Ночь прошла, а вместе с ней ушли страсти и волнения. Ушёл и Ладимир, но простыни ещё хранили его запах.
Вереск сладко потянулась, вспоминая крепкие объятия и смелые ласки. Было хорошо. Очень. Очень хорошо.
А сейчас... Сейчас надо бы помыться. Привести себя в порядок. И поесть не помешает: от голода и слабости к горлу то и дело подкатывает тошнота.
Да, пора. Пора вставать.
Когда босая ступня коснулась пола, в дверь постучали.
– Да-да, входите! – крикнула Вереск и снова спряталась под одеяло.
На пороге вырос Ладимир. Помятый, небритый, взъерошенный, он сверкал мальчишеской улыбкой.
– Доброе утро, милая сирена! – приветствовал он и посторонился. Следом в комнату вошёл невысокий старикан важного вида. Его длиннополая тёмно-бордовая роба волочилась по полу, а лысина поблёскивала, как паркет в большом чертоге. В руках старикан нёс толстенный фолиант.