«Кто же ты, Лео?» я часто думаю, глядя на его профиль. Всегда молчаливый, часто задумчивый, никогда ничего не требующий, кроме одного – быть рядом.
Все его детские выходки, порой раздражающие, выводящие из себя, теперь вдруг, с высоты этих, новых мыслей воспринимаются совсем иначе. Они больше не кажутся капризами и ребячеством, они болезненны, так же, как и его боязнь одиночества, как его парализованные ноги, как его поломанная спина.
Но опять же, глядя на него, я часто думаю, что было бы, не будь у него настолько красивого лица? Что было бы, если бы в аэропорту меня ждал парень не только в инвалидной коляске, но и очень непривлекательный? С любым физическим уродством? Стала бы я вглядываться в него пристальнее? Старалась бы заглянуть внутрь?
Lisa Ekdahl & Ane Brun – "When"
У меня нет чёткого графика встреч с моим психотерапевтом. Как многолетний клиент с травмированной на весь остаток жизни психикой, я имею привилегию назначать сеанс в любое время, то есть, когда мне это необходимо. Ну а если честно, то у меня есть свой собственный, бесплатный, и очень внимательный психолог – Диана. Диана называет нас подругами, но я лично сомневаюсь, что это подходящее определение.
Мы познакомились в реабилитационном центре – я ходила туда греться и есть бесплатное печенье, а Диана – собирать данные для своей дипломной работы о влиянии изнасилований на женскую психику. Самое смешное, все наши бесплатные сеансы психотерапии, прописанной мне государством, всегда заканчивались одним и тем же – Диана взахлёб жаловалась на то, как на неё давят родители, а я слушала, напихиваясь печеньем и соком.
Диана – единственный ребёнок в семье. Мама до сих пор звонит ей дважды в день и начинает беседу словами «My precious girl», с папой они говорят один раз, но разговор начинается так же. Всё детство Дианы было расписано по минутам, она посещала все кружки и спортивные секции, на какие хватало свободного от школы времени. В девять лет Диана даже потеряла сознание в бассейне то ли от нервного истощения, то ли от физического переутомления – я так и не поняла. Невзирая на то, что наши беседы занимали примерно 50% времени стажировки Дианы, обо мне она не упомянула ни слова в своей дипломной работе. По её словам, я – нерепрезентативная выборка. Короче, тестирование не выявило во мне негативных последствий, стоящих упоминания на страницах научного труда: мне не снились кошмары по ночам, я не резала кожу на ногах и руках лезвием, а главное, ни разу не задумалась о самоубийстве. Мне просто некогда было: мои мысли были заняты вопросом поиска подходящего ночлега, чтобы ситуация с изнасилованием не повторилась. Мне повезло, что меня не убили в том парке, не замучили. Двое насиловали, двое то ли держали, то ли смотрели, один снимал телефоном видео. После они перессорились из-за той записи между собой и слились. Я знала, что могло быть и хуже. Намного хуже. Поэтому в моём списке забот психологическая хандра была на слишком низкой позиции: прежде, чем увидеть во сне кошмары, надо было найти еду и безопасное место для сна. А спала я, как убитая, потому что организм хватался за любую возможность передохнуть в моей личной гонке на выживание. Потом я училась и работала, и так уставала, что мне снова было не до кошмаров. А после, уже годы спустя, просто захотелось любви и счастья – какие уж тут кошмары и лезвия?