— Знаю, понял. Вы — те, кто заставляет людей совершать грязную работу взамен на обещание избавить их от воспоминаний.
— Все немного сложнее, — сказал он, — мне придется объяснить. Пойдем.
Он поднялся и подошел к двери.
— А можно, я надену джинсы?
Светить Губку Боба на всю Ойкумену не хотелось. Я расценил его молчание, как «да».
Мы вышли на узкую лестничную площадку, где Озмилькар вызвал лифт. Когда кабина подъехала, створки, вопреки ожиданиям, не разъехались в стороны, а раскрылись внутрь, как в зале суда, и вместо тесной кабинки мы зашли в офис, в точности похожий на тот, где я пил кофе без сахара две недели назад. Блондинка в сером платье закрыла за нами и приглушила свет.
— Секундочку, — сказал я, — мы же заходили в лифт...
— Ты живешь в двадцать первом веке, — произнес Озмилькар с едва заметным укором, — пора привыкнуть, что физический мир не более, чем иллюзия. Особенно, физический мир, в котором действуют люди.
— Охренеть, — не сдержался я.
Он улыбнулся, указал широким жестом на кресло, стоявшее у высокого темного окна.
— Садись, Эндрю Дж. Розенталь. И приготовься узнать нечто такое, о чем на Земле знают всего несколько человек. Хочешь кофе?
— Конечно. Две ложки сахара и побольше сливок.
Стекло озарилось светом и превратилось в панораму Парижа. Примерно, как вид с нашего балкона в номере, только без застящих соседних домов.
— Нравится? — спросил он, и не дожидаясь ответа взмахнул рукой.
Париж ненавязчиво растворился, перевоплотившись в утыканную башнями береговую линию южного Манхеттена, с длинными тенями, вертолетами в небе и свинцовым заливом вокруг. Позволив мне глазеть на это пару секунд, он снова сменил картинку и мы оказались на крыше невысокого каменного здания у моря.
До боли яркое солнце окрашивало мелкие волны в линялый серо-голубой оттенок. Обшарпанные рыбацкие лодки покачивались у бетонной пристани. По узкой односторонней улице вдоль набережной, обгоняя разбитые ржавые грузовики, промчался ярко-желтый Ламбургини. Бородатый мужик в тапках и длинном черном халате продавал кофе с телеги, украшенной неопрятной бахромой. Он выкрикивал зычным голосом, рекламируя свой товар, и отмахивался от мух сложенной вдвое газетой. Полуразрушенная крепостная стена скрывалась под горстью одноэтажных домишек с плоскими крышами, на которых мужики в белых майках курили кальян.
— Где мы? — спросил я.
— Все там же, на Монмартре, — ответил он, — а это Библ, блистательный мегаполис древнего востока. Место, где зародилась западная цивилизация. Финикия — страна, о которой известно слишком мало, и выдумано слишком много ерунды. Не беда, что сейчас Библ грязен и убог. Физический мир — лишь иллюзия, помнишь?