На мгновения воцарилось молчание. Голос был тих, практически не узнаваем, измучен, однако, по какой-то причине не оставлял сомнений, кому он принадлежит.
Татьяна, моментально ощутившая прилив сил, хмурясь, подалась вперед, явно планируя бегом броситься на звук этого голоса. Людовик, привыкший за время пребывания здесь заботиться о безрассудной соратнице, ловко схватил ее за руку чуть повыше локтя, и остановил, удерживая от опрометчивых действий.
— Во всяком случае, понятно, что кто-то здесь точно есть, — негромко проговорил он и, окинув взглядом всю их бравую команду, уверенно кивнул, — Пошли. Винсент — ты вперед, у тебя фонарик.
— Скорее лампочка, — мигом вставил Роман, нервно ломающий пальцы и отчаянно пытающийся скрыть свое беспокойство.
Хранитель памяти, не отвечая, кивнул и, поддерживая воздетую руку другой — от пребывания в неподвижном положении та быстро затекала, а опускать ее мужчина не рисковал, опасаясь потушить свое маленькое солнце, — уверенно двинулся вперед, напряженно расправляя плечи.
Молодые люди недружной кучкой потянулись за ним, не желая отставать и предпочитая поскорее увидеть человека, скрывающегося в глубине темницы. Девушка, немного отстав и дождавшись вопросительного мяуканья кошки, вся дрожа от волнения, последовала за ними.
На этот раз идти пришлось недолго — коридор, ответвляющийся от основного, оказался не длинным, хотя и несколько более крутым и, завершившись через несколько шагов после поворота десятью неровными ступенями, уперся в прутья металлической решетки.
— Ну и ну… — Людовик, будучи одним из самых несдержанных путешественников, длинно присвистнул, — Натуральная камера! А как ее открыть?
— Сначала давай рассмотрим, кто в теремочке живет — я бы не хотел случайно выпустить на волю какого-нибудь монстра! — Роман фыркнул и, тщательно скрывая, с какой скоростью бьется у него сердце, прильнул к прутьям решетки, всматриваясь в полумрак, скрывающий ее дальнюю стену, — Винс, поднеси поближе лампочку!
— Роман?.. — усталый, измученный голос, неожиданно ответивший виконту из-за решетки, заставил его рефлекторно отшатнуться, а затем, вновь подавшись вперед, еще более жадно вглядеться в полумрак. Винсент поспешно приблизился и, просунув руку сквозь решетку, озарил дальнюю стену темницы.
Татьяна, отставшая от друзей и только приблизившаяся к ним, испуганно вскрикнула и прижала руки ко рту. Видеть такого доселе ей не доводилось даже в фильмах и, надо признать, любоваться этим зрелищем она как-то никогда и не рвалась.
Увы, изображая молодого графа де Нормонд, Чеслав постарался на славу, передавая его образ с точностью до мелочей. Человек, прикованный цепями к дальней от входа стене, только что освещенной хранителем памяти, выглядел ожившим мертвецом. Он был бледен, как мел, и светлые, растрепанные волосы, немного испачканные в крови, лишь подчеркивали белизну его кожи, создавая некоторое сходство со скелетом. Лицо молодого человека, такое родное, такое знакомое, осунулось, похудело; губы были бескровны, глаза немного запали, а нос обострился — пребывание в плену, вне всякого сомнения, не пошло ему на пользу, как не пошло бы и никому другому. Рукава рубашки — той самой, в которой видела его Татьяна в последний раз — были оторваны, на обнаженных руках темнели синяки — следы каких-то инъекций, уколов, наверняка причинивших ему дополнительный вред. На рубашке кое-где виднелись следы крови, они же почему-то имелись и на пальцах правой руки пленника, заставляя непроизвольно задуматься. На измученном лице были заметны ссадины, синяки, следы ударов — в том, что добрый и заботливый дядюшка истязал, избивал племянника, можно было не сомневаться.