Гортензии не хотелось уезжать из Парижа куда-то на край света, так ей рисовалась в мыслях неведомая Флоренция. Она была слишком хорошо воспитана, чтобы открыто бунтовать против воли старших, но всё же характер не позволил ей принять случившееся без единого возражения. Она прямо спросила отца — неужели так необходимо выдавать её замуж за этого флорентийца? Отец ответил столь же прямо — да, это необходимо. У него есть деньги, он обещал поручиться перед кредиторами семьи и уже сделал кое-что полезное. И вообще, выходить замуж за обеспеченного человека, хоть бы и во Флоренцию, намного лучше, чем за нищего, и прозябать с ним при французском дворе!
Этот довод оказался решающим. Гортензия не выказывала мужу ни особой любви, ни отвращения, и безропотно поехала с ним в его родной город.
На удивление, ей понравился новый дом. Беломраморная вилла насчитывала двести лет от роду, её окружал парк с цветниками, статуями и фонтанами, а внутри, кроме хозяев и прислуги, размещалась коллекция картин.
Да, картины воспринимались всеми такими же членами семьи, как и люди. Маркиз Джиакомо утром проходил через галерею и словно здоровался с ними, и они как будто желали ему доброго утра и хорошего дня. Первый владелец виллы Пьетро Сильный, его дед Франческо, венецианский дож, Лоренца, прекрасная супруга Пьетро, её отец герцог Алессандро, рыжая венецианка Барбарелла — все они словно следили взглядами за Гортензией, когда она ходила по переходам и лестницам, осваиваясь в новом доме. И постепенно их взгляды теплели — Гортензия сама не заметила, как прониклась к ним сначала заботой, а потом и уважением. И вот уже она, подобно супругу, шла утром через галерею и приветствовала потемневшие от времени лица.
Зимние дожди всегда приносят какую-нибудь гадость, говорил дворецкий Джованни. Так и случилось — после очередной поездки по городу маркиз Джиакомо слёг с жаром и кашлем, да так и не поднялся.
Через неделю после похорон Гортензия родила сына Лодовико-Пьетро.
Она осталась одна — и не одна. Дом был полон прислуги, сын требовал внимания. А со стен смотрели предки сына и их близкие люди. Смотрели сочувственно. И в этом сочувствии было больше тепла и понимания, чем во всём многословии прислуги и внезапно понаехавшей родни.
Да, вдруг оказалось, что и у Джиакомо, и у неё самой есть родня. Кузены, кузины, тётушки, дядюшки и дальние родственники по браку тоже. Они растеклись по вилле, заняли все свободные комнаты, командовали прислугой и принимали гостей. Гортензии хотелось убежать и спрятаться.
Сначала она так и делала. Говорила, что отправляется гулять с сыном, и шла в парк — если позволяла погода. Проводила там с ним или с книгой по нескольку часов, пока за ней настойчиво не посылали. Но однажды за обедом она вдруг услышала, как её брат и кузен Джиакомо рассуждают о том, сколько можно выручить за коллекцию картин, и как их выгоднее продать — оптом или в розницу. Этого она уже не вынесла и поинтересовалась — почему это вдруг кто-то решает, что делать с наследством её сына?