Землянка была обустроена в незапамятные времена. Какие-то толковые люди сделали её глубокой и такой просторной, что влезало человек двадцать. Вдоль стен сооружены двухъярусные нары, в уголке теснилась печка, сложенная из дикого камня и топившаяся по-чёрному. Чтобы по весне не затопило болотной водой, вокруг землянки были выкопаны канавы. Егорыч, как и его предшественники, следил, чтобы «робятушки» не забывали чистить канаву, менять прогнившие брёвна, сушить камыш на крышу. Засыпать крышу землёй, как кое-кто предлагал, Егорыч не разрешал. «Успеем под землицей-то належаться», — говорил он, выгоняя заленившихся мужиков на работу. Новички, которые появлялись чаще, чем хотелось бы атаману, по первому времени не понимали, почему Егорыч требует менять бельё независимо от того, ходил ты в баню или нет. И зачем он заставляет соблюдать все посты и пить горький настой еловых веток? А самое главное, чтобы по нужде ходили не куда попало, а на самый дальний край островка, где была срублена небольшая клетушка.
Правда, из-за канавы негде было приткнуть баньку. Но в баньку можно и в деревню сходить. За хорошую денежку крестьяне и баньку истопят, и на стол накроют.
— Ух, слава богу, дошли, — шумно выдохнул атаман, когда маленький отряд вышел на островок. — Теперя можно и поесть, и поспать.
— И выпить, — жизнерадостно заключил «гриб-поганка», стряхивая с себя поклажу.
«Братья-разбойники» принялись хозяйствовать. Подберёзовик стал растапливать печь, а самый молодой пошёл за водой. Вот с водой было скверно. Приходилось пить ржавую, болотную. Опять-таки, давным-давно какая-то умная голова додумалась заливать воду в бочку с древесным углём. Ржавчина и муть впитывались в уголь, оставляя на поверхности чистую воду. Ну, почти чистую.
Особых разносолов не водилось, но на огромной сковороде зашипели сало и яйца, а из тайничков были вытащены солёные огурцы и ведро самогона.
— Хлеб-от, чёрствый весь, — пожаловался Никитка, передавая атаману засохший каравай.
— Э, парень, — укоризненно посмотрел тот. — Не сиживал ты голодом-то. Когда не то что чёрствому хлебушку, а корке горелой рад будешь. Меня как-то солдаты ловили, так я всю кору с деревьев сглодал.
— А где же это было? — удивился парнишка, принимая от атамана кусок хлеба. — Неужто ж, такое могло быть?
Никишка получал хлеб последним. Егорыч, как настоящий отец семейства, нарезал каравай на ломти и наделял едоков, начиная со старшего.
— Потом расскажу, — отмахнулся атаман, нацеживая себе мутноватый самогон в солидную глиняную кружку: — Ну, братья мои, — поднялся атаман со своего места, — помолимся!