− Как же ты меня за*бал, – покачал головой, еле сдерживая себя, чтобы просто ему не въ*бать и не тратить время на бесполезный трёп.
− Поехали, посидим где-нибудь, выпьем, поговорим нормально, – выдал Усманов, заставляя мои брови изогнуться в удивлении.
− Ты обкурился, что ли?
− Франц, я с миром.
− Знаешь, куда этот свой мир себе засунь? Туда же, что и помещения, которые ты у меня увел, – не желая продолжать этот тупой разговор, направился в здание.
Славка вошёл следом, поставил на мой рабочий стол бутылку бренди и в наглую развалился в кресле, напротив. С*ка.
− Мне жалко громить свой кабинет твоей рожей. Свали по-хорошему.
«Незачем, Дин. Что нового ты мне можешь сказать?»− эхом в голове на повторе. И почему-то старое воспоминание вторит ему дуэтом, абсолютно не связанное логически:{«Дин, дочка, говори быстрей, что хочешь, я спешу»}, − мама не слушает до конца и, поцеловав меня в лоб, уходит на дежурство. Мне восемь. Меня не слушают. Я не интересна… «Я не люблю тебя и не полюблю. Ты должна была это уже понять». Артём, злой и не до конца протрезвевший. Двадцать два. Не нужна. Даже, как любовница, не гожусь… «Я занят. Дина погуляй во дворе», − картинка в голове, папа склонился над рабочим столом с чертежами и записями. Мне двенадцать. Я мешаю. Папа работает. Я одна. «Динка, Динка, жевательная резинка», − кричат противные мальчишки во дворе… Мне шесть, и хочется плакать… Дурацкое воспоминание. Какого только черта в голове всплыло? Смыкаю веки, стараясь заснуть, дрейфуя в обрывках собственной памяти… «Что нового ты мне можешь сказать?». И снова слова Стаса… Замкнутый круг. Открываю глаза.
В квартире душно даже ночью. Даже после дождя.
Бессонница.
Уже не злит.
Только пустота внутри душит, давит, раздирает в клочья, выжигает нутро. Свернуться бы по-детски комочком и взвыть с отчаяньем и болью, но ты молчишь, не размыкаешь губы, не выдаешь ни звука. {«Дин, посиди в комнате, сейчас придёт мальчик на репетиторство»}. Мне пятнадцать. Тишина собственной комнаты душила. Шуметь нельзя, папе это мешает. Ты вроде есть, а тебя вроде и нет. Пустота страшнее отчаянья, отчаянье − это ещё ступень, а пустота − это дно. Пустота, когда нет ничего, не за что зацепиться, и сил, чтобы оттолкнуться от этого дна, нет. «Заканчивай с этим. Повзрослей, наконец», − равнодушный взгляд Орлова прошивает нутро. Мне не хочется вставать с постели, мне не хочется даже шевелиться. Надо бы включить вентилятор. Но я просто смотрю на белый потолок и прикрываю веки, когда глаза начинают слезиться. Слабость во всём теле. Пустота − это когда тишина квартиры уже не давит, я уже с ней сроднилась, и наполнение звуками не требуется.