«Здесь был Карен Ранишев»
Ну конечно, что еще могут написать мальчишки?
– Давно ты здесь не был? – спрашиваю и испуганно замолкаю, потому что мой голос неожиданно начинает отзываться эхом, звук дробится о высокие стены пещеры. Мне становится отчего-то не по себе настолько, что приходится нервно оглядываться на уже далекий вход, чтоб чуть-чуть обрести уверенность в себе.
– Лет десять, наверно, – задумчиво отвечает Азат, затем оглядывается и неожиданно подпрыгивает, легко становясь на какой-то, совершенно незаметный выступ в скале, и достает фонарь. Большой, судя по виду, очень мощный.
– Интересно, работает еще или нет? Батарейки наверняка сдохли, – задумчиво рассматривает он пыльный фонарь, а я… Рассматриваю его.
В неверном свете телефонного фонарика его лицо кажется… Странным. Неожиданно молодым и… И не могу даже сформулировать.
Нет, это все тот же Зверь, с его ленивой грацией хищника и абсолютной непрошибаемостью неандертальца. Но в то же время, сейчас я ясно вижу, насколько это все наносное. Словно Азат укутан несколькими слоями доспехов, которые скрывают нежную кожу.
И сейчас он чуть-чуть поднял забрало железного покрова.
Он не замечает моего пристального внимания, ощущается, что полностью поглощен встречей со своим детством, неожиданной и приятной.
Так я, бывало, увлекалась в Стокгольме, когда случайно попадала в маленькую кофейню неподалеку от дома и покупала канебулле – булочки с корицей, которые, как говорила наша учительница, обожал Карлсон… Один их аромат навевал невероятное томление, нежность вперемешку с легкой печалью. Нежность – потому что это мое детство, его вкус и запах. А печаль… Ну да, ровно потому же.
«А ведь я никогда больше не побываю там, – неожиданно приходит осознание ситуации, как будто мало мне напряжения и боли, – никогда не пройдусь по улицам, не спущусь в метро, не попробую канебулле…»
Боль накрывает настолько острой волной, что я невольно сглатываю подступившие слезы.
И смотрю на внимательно изучающего старинный фонарь Азата уже без флера понимания и сочувствия.
Не осталось ничего от того любопытного мальчика, играющего в пещеру неведомого мне Тома Сойера. И не осталось ничего от той маленькой девочки, обожающей булочки с корицей и верящей, что родители ее любят.
Мы теперь – те, кто мы есть.
Я – наивная дурочка, попавшая в западню.
А он…
Он – мой тюремщик. Мой палач.
Зверь.
– Ты чего, сладкая? – оказывается, зря я посчитала, что Азат сильно увлечен встречей со своим прошлым! Все он видит, все замечает!
И мое изменившееся лицо тоже заметил!
– Ничего… – вру я, отворачиваясь, – тут… Странно. Может, пойдем уже наружу?