— Так что же у вас там случилось?
— Форс-мажор у нас случился, — вздохнул заместитель. — Все хорошо началось, мы скрытно подошли, выбрали место, стали выжидать. Вернее, я ждал, а Коля меня охранял. И надо же такому случиться — медведь на нас вышел. Мы, конечно, в два ствола его положили, но внезапности уже не вышло. Все, так сказать, работники по норам забились, а их лидер, видимо, догадался, что по его душу пришли, и со своей подругой сдернул в лес. Я думаю, у него этот вариант был предусмотрен, и все было заранее приготовлено. Мы, конечно, вокруг базы полазили, но никого не нашли. Поэтому и задержались. Грузить нужно было много, а оставлять там оружие я не хотел — мало ли что, мало ли кто. Так что я ходил вокруг базы дозором, а Коля с двумя пацанами таскали трофеи.
— А на каких условиях людей привезли?
— Вы не поверите, на самых что ни на есть добровольных. Ребята на своей шкуре почувствовали прелести тоталитаризма, натерпелись от нового фюрера по самое небалуйся. Особенно девушки. Сами понимаете, право сильного в действии. Хочешь жить — расслабься и получай удовольствие. Так что они сами принялись проситься, чтобы их там не оставляли.
— Как вы думаете, Станислав Наумович, что сейчас примется делать этот сбежавший вождь? Вряд ли он способен долго ходить по лесам.
— Возможно, вернется обратно и попытается перезимовать. Возможно, попытается сжечь там строения, по принципу — чтобы врагу не досталось, может попытаться пешком уйти вниз по реке в надежде найти нетронутый склад.
— А может он попытаться отомстить — начать тупо выбивать наших людей, стреляя из леса?
Михайленко на минуту задумался, потом решительно сказал:
— Нет, не может. Это — жест отчаяния, поведение смертника, потому что после первого же выстрела на него начнется охота и будет продолжаться до тех пор, пока его не пристрелят. Он же до конца будет пытаться обратить ситуацию в свою пользу. Так что я бы предположил попытку опережения.
— Будем надеяться, что это так. Жаль, конечно, что вышло таким образом.
— Андрей Владимирович, я обязательно найду этого человека. Для меня это теперь личное.
— Личное?
— Да. Я знаю, что это не вполне профессионально, но все-таки… Вы можете гарантировать, что это останется между нами?
— Конечно.
— Дело вот в чем: я знаю этого человека.
Видимо, даже в темноте можно было различить удивление на лице Бородулина.
— Да, к сожалению, я его знаю. Или это к лучшему — кто знает. Это сын бывшего моего директора.
— Тот самый?
— Тот самый.
— Как я понимаю, пока он где-то рядом, покоя нам не будет.
— Именно так.