Мы стоим в полной темноте, я вижу только овал ее лица, бледный и словно измученный.
И ее глаза — темными провалами.
Она смотрит на меня, словно ищет что-то в моем лице, ждет чего-то.
А я теряюсь. Весь мой запал, вся наглость куда-то теряются, уходят.
И сейчас, наверно, самое время говорить. Что-то объяснить, что-то пообещать… Просто потому, что надо. Успокоить, уговорить.
Нельзя, чтоб ей было так больно.
Нельзя.
Но, прежде чем я набираюсь храбрости, Света тянется ко мне, кладет холодную ладошку на щеку:
— Это в последний раз, — шепчет она настолько тихо, что я ее не слышу даже. Ощущаю. — В последний. Сейчас мы… И ты потом уйдешь. Пожалуйста. Пожалуйста.
А я, дурак такой, буквально немею от боли в ее голосе. Отчаяния и потери.
Она считает, что я преступник. Что я — наркоман или связан с наркотиками. Она никогда со мной не будет. Но просто так отпустить… Не может. И я не могу.
И не отпущу.
— Свет…
— Не надо. Пожалуйста. — Прохладные пальцы перемещаются на мои губы, накрывают. — Все, что ты скажешь… Я не хочу думать, правда это, или ложь, понимаешь? Не хочу опять думать… Не хочу переживать… Мне… Мне так больно… Я такая слабая. С тобой.
Я мягко прикусываю подушечки пальцев, и Свету пробивает дрожью.
— Вот видишь… — горько стонет она, — видишь…
Я молча беру ее руку за запястье, аккуратно отвожу от губ пальцы, привлекаю к себе. Приподнимаю за подбородок, внимательно смотрю в глаза, полные слез.
Черт… Не надо плакать, Конфеточка. Не стою я того.
Мягко целую в полураскрытые губы, и первое прикосновение отдается стоном. Словно струну тронули. Зазвенело всеми нервными окончаниями.
Света цепляется за мои плечи, словно тонет.
Или падает.
В пропасть.
Ничего, Светик, вместе упадем.
Вместе не страшно.
Макс мягко подхватывает меня, словно со дна пропасти подбрасывает вверх, к своим губам.
Смотрю в его черные в полутьме коридора глаза. Серьезные. Такие серьезные.
Макс, скажи, что все неправда.
Я ведь поверю.
Но он молчит, сжимает меня за талию, крепко-крепко. И целует опять. Уже не так, как до этого. Грубее, грязнее. Он словно хочет запретить мне разговаривать, словно хочет заменить наши разговоры… Поцелуем.
Я только всхлипываю обреченно сквозь слезы. Он не скажет. Не опровергнет. А, значит, подтвердит…
Мы целуемся, слезы текут по моим щекам, но остановиться невозможно. Внутри что-то расцветает, настолько большое, настолько объемное, что буквально затмевает собой все. Я его хочу. Сильно-сильно. Не могу осознать, насколько сильно.
Но это еще не все.
Не все.
Я его люблю.
Так глупо, так по-детски хочется, чтоб по моему одному слову все переменилось. И Макс стал тем, кем был в самом начале. Защитником моим. Ангелом-хранителем. Героем. Он им и остается, но… Но это — лишь одно из его лиц. Далеко не главное, как я теперь понимаю.