– Как там все осталось? Война, Степь, люди…
И Ичан подхватил сразу, будто думал в этот миг о том же:
– Джилька…
Друзья переглянулись и засмеялись.
Джилька – командир уже пяти сотен воинов, настоящих стеноломов, наловчившихся вскрывать дома как земляные орехи, был недоволен. Уже почти три месяца как войска Великого Грейта, рассвети Молоньица его имя, вошли в Город. И давно уже хмурые степняки с тоской поглядывали назад, за сутулые спины, туда, где осталась Степь. Да где она – степь, в какой стороне, за каким домом, улицей, кварталом, замети их зимняк! Джилька давно уже не мог этого сказать.
Чем дальше отходили степняки от городской Окраины, тем слабее становилось сопротивление горожан. Реже срывались стрелы с домов, да и дома оставались открытыми, словно не висела над Городом, смертельная опасность, не проносились по улицам конные разъезды.
Джилькин отряд выскочил как-то на обширную площадь, заполненную народом. На площади была ярмарка. Люди торговали, веселились, галдели. Недоуменно, но безо всякой враждебности или страха поглядывали на странных всадников, пахнущих тягловым потом и кровью. Джилька был поражен – эти люди и слыхом не слышали о нашествии, степняках, о самом Великом Грейте! Ох, и погоняли они тогда этих дураков – кровь с площади залила соседние улицы.
Потом пришло распоряжение: без необходимости в бой не вступать – беречь новых подданных Грейта, не останавливаясь двигаться вперед, пока не будет захвачен весь Город.
Джилька только плюнул, получив такой приказ: куда уж дальше захватывать! Оно конечно Верховному виднее, но что ж это за подданные, которые о нем и не знают. И как можно вольному всаднику кровушки не полить! А добра тут сколько! Не знаешь чего и набирать: и ковры тебе разукрашенные, и посуда чеканная да лепная, и одёжа, и инструменты хитрые, а самострелы! Десять раз набирали и десять раз выкидывали – глаза разбегаются, не знаешь на чем и остановиться. Так нет же тебе, вместо того чтоб с этим богатством в степь уйти, тащись себе налегке – заботься о новых подданных! Тьфу!
Вечерами степняки разбивали большие костры, где-нибудь на открытом месте подальше от ненавистных стен. Часовых не выставляли – кто сунется. Степняки пели протяжные заунывные песни про степь, про зеленые травы, про стройных кобылиц и синеоких дев. Степняки тосковали по бескрайним просторам. После того как пустели походные котлы, кто-нибудь обязательно заводил бесконечные истории про неистового вождя, который поклялся разрушить Город и исчез вместе со всем племенем, тысячу лет назад, про гранитных великанов, которые по ночам выходят из Города в степь, про живые улицы, словно в тисках сдавливающих двигающихся по ним всадников, про Калатную Испицию спалившую адским огнем половину степи. При этом непременно вспоминали, что пацальтаутов так и не нашли с самого начала сражения, что китаврасы, идущие в авангарде давно уже не присылают донесений – словом все склонялись к мысли как можно скорее заворачивать тяглов и двигать домой, пока все в этом гиблом месте не сгинули. Джилька только кусал отросший ус да сплевывал на чертовы камни чертовой мостовой.