Для многих, тем не менее, – я в их числе – песня остается замечательным памятником великому десятилетию 1960-х. Она соединила в себе все то лучшее, что мы ассоциируем с этой славной эпохой – и революционный творческий дух, и светлое, не отягощенное еще грядущим упадком настроение. Настоящая «юношеская симфония к Богу».
THE END
Как смутно ощущавшийся Джимом Моррисоном эдипов комплекс породил самую страшную и самую сильную песню группы The Doors
«Каждому поколению нужны новые символы, новые люди, новые имена. Каждое поколение хочет порвать со своими предшественниками»
Джим Моррисон
Один из самых лучших и самых страшных фильмов о войне «Апокалипсис наших дней» Фрэнсиса Форда Копполы открывается песней “The End” группы The Doors. Безмолвно несущиеся над морем вертолеты, дети во вьетнамской деревне при их приближении лихорадочно прячутся, вертолетные пулеметы извергают смертоносный огонь, вьетконговцы беспорядочно палят в небо из своих зенитных орудий, дома горят, люди взлетают на воздух, и в конце концов все вокруг превращается в сплошное огненное месиво. На другой части экрана мы видим изможденное лицо главного героя фильма капитана Уилларда в исполнении Мартина Шина. Обессиленный, он лежит на кровати, крутящиеся лопасти вентилятора у него над головой перекликаются с лопастями вертолетов. На подушке прямо у его виска – пистолет. Кажется, вот-вот он нажмет курок. А бесстрастный голос Моррисона продолжает петь: “This is the end, my only friend, the end”. Более красноречивый образ конца, конца всего живого придумать трудно.
К моменту выхода фильма в мае 1979 года Джима Моррисона уже почти восемь лет как не было в живых. И он сам, и его группа, и его песни, “The End” в том числе, давно превратились в легенду. «Апокалипсис наших дней» многократно усилил эту легенду, придав песне новую, абсолютно трагическую, поистине апокалиптическую символику.
Хотя и без приданной песне фильмом Копполы новой антивоенной символики в этом двенадцатиминутном полуистерическом выплеске эмоций символизма была более чем достаточно, настолько, что сам автор не до конца отчетливо осознавал его смысл.
«Всякий раз, когда слышу эту песню, она означает для меня что-то новое. Я и в самом деле не знаю, что именно я хотел в ней сказать. Начиналась она всего лишь как песня прощания… по всей видимости, прощания с девушкой, но также, наверное, прощания с детством… Не знаю, честно, не знаю… В ее образности, кажется, столько сложности и столько универсального, что в ней можно увидеть все, что угодно», – говорил Моррисон в 1969 году в интервью журналу Rolling Stone.