), отправляется в смутное поэтическое странствие, насыщенное загадочной, позволяющей множественные толкования, а то и не поддающейся никакому толкованию образностью.
Затерянные в римской пустыне боли
Дети безумны,
Все дети безумны.
В ожидании летнего дождя
На краю города – опасность.
Езжай по дороге, бейби.
Странные сцены в золотом руднике.
Езжай на Запад, бейби.
Садись на змея, верхом не змее
К озеру, древнему озеру.
Змей, он длинный, длиной семь миль.
Езжай на змее.
Он стар и чешуя у него холодна.
Запад – лучше всего.
Запад – лучше всего.
Доберись туда, а мы сделаем остальное.
Нас ждет голубой автобус.
Водитель, куда ты нас повезешь?
Интерпретаций этой образности множество. Назову некоторые, которые мне удалось обнаружить в изысканиях дотошных моррисоноведов. «Край города» – то самое экзистенциальное пограничье, открывающееся за «дверями восприятия». «Змей» – библейский змей-искуситель, влекущий из Эдема в неизведанный Запад, последний фронтир, с его «золотыми рудниками», к которому стремились колонисты и на котором, на крайнем западе, на берегу Тихого океана обретались и сами The Doors. «Древнее озеро» – озеро Атитлан в Гватемале, где вроде бы любил бывать Моррисон и берега которого сейчас украшены множеством его портретов. К тому же, к озеру этому ведет «змей» – дорога-серпантин. «Голубой автобус» позволяет двоякое, даже троякое толкование: с одной стороны, в Санта-Монике на самом деле была линия голубых автобусов, маршрут номер 7, которым нередко пользовались музыканты группы; с другой – в их среде бытовал сленговый термин “blue bus”, которым обозначали пользовавшиеся популярностью у лос-анджелесских хиппи голубые наркотические таблетки оксиморфон; и, с третьей, речь может идти о галлюциногенном кактусе пейоте, который мексиканские индейцы называли “el venado azul”, то есть «голубой олень».
Рэй Манзарек, который мог знать больше других, а, впрочем, быть может, и нет, в интервью фанзину The Doors Quarterly отвергал слишком приземленное толкование «голубого автобуса» как всего лишь автобусного маршрута и предложил свое, четвертое толкование загадочного образа. «В понимании Джима, – говорил он, – это не что иное, как солнечный челн Атет из древнеегипетской мифологии, лодка, на которой фараоны, да и все остальные плывут в вечность, в путешествие, которое приводит к волшебным местам. Это космическое путешествие, голубой цвет – цвет неба, цвет космоса».
Если вы полагаете, что на этом нагромождение загадочной символики завершается, то вы глубоко заблуждаетесь. Дальше начинается самое страшное, без преувеличения можно сказать, шокирующе зловещее. Музыка продолжает звучать, уже без мелодии, практически лишь ритмическим фоном, орнаментом. Моррисон прекращает петь, он говорит, точнее декламирует, даже вещает: