Миндалевидные глаза устремились куда-то в окно, из которого карамельными полосками просачивался солнечный свет.
–Наш разговор был не-под протокол. Поэтому Ваша ложь в данном случае не наказуема. Но…, – Зернов вперил в юношу взгляд своих проницательных глаз, – … но наводит на размышления и подозрения.
– Согласен, – сникшим голосом проговорил Герман.
Он уже не выглядел таким уверенным в себе, как вчера после тренировки.
Но спортивный тонус фигуры не позволял ему сгорбить плечи, он продолжал сидеть с прямой спиной, как будто аршин проглотил. Зернов позавидовал спортивной выправке мужчины.
– И что Вы можете теперь сказать в свое оправдание?
Герман расправил ворот своей рубашки-поло цвета индиго, нагнув шею вниз.
Правильные черты красивого лица исказились промелькнувшей по ней тенью.
– Я и не знаю, что сказать. А что Алена говорит? – кисло пробормотал он себе под нос.
– Что Алена говорит, я узнаю потом. А сейчас я хочу узнать Вашу версию развития событий. Потом сравню Ваши показания и показания Вашей партнерши. Это метод дознания такой. Если не совпадут ваши показания, сами понимаете: кто-то врет.
– Метод дознания, – невнятно пробормотал фигурист и опять отвернулся к окну.
– Но, конечно, договориться-то вы всяко могли, – продолжил свою мысль Зернов. – Поэтому этот метод в данном случае тоже может дать осечку. Но попытаться стоит.
Он впился жадными глазами в фигуриста, но тот молчал. Герман не делал никаких, абсолютно никаких попыток объяснить ситуацию и тем самым терял возможность оправдаться.
В кабинете повисла мертвая тишина. Было слышно, как монотонно и противно жужжит муха, которая случайно залетела в форточку и теперь билась о стекло в надежде найти выход.
Зернов заскучнел. Он надеялся все-таки на откровенность.
– По-моему, Вы не осознаете всей серьезности ситуации, – сделал он еще одну попытку.
Но здесь, похоже, было личное. Очень личное. Судя по всему, даже сейчас, когда на кону стояла его карьера, фигурист выбирал любовь. Он не мог предать человека, которого любил. И не мог сказать чего-то, что знал, чтобы выгородить себя, но при этом утопить Алену. Так растолковал его молчание Зернов. Поступок, конечно, достойный и вызывал почтение, но не сейчас. Сейчас он вызывал у него раздражение.