— Акробаты, пап!
Он распечатал норму, вывалил в глазурованную чашку, достал из холодильника банку баклажанной икры, открыл, ложкой стал класть на подсохший брикетик нормы.
— Перелетают, пап!
Радушкевич ложкой перемешал норму с икрой, нарезал хлеба.
— Во, пап! Одновременно трое!
Он стал намазывать получившуюся массу на хлеб.
— Кувырки прямо в воздухе!
Всей массы хватило на семь бутербродов. Радушкевич помешал какао, отхлебнул, взял первый бутерброд, откусил.
— А тетя через ноги вылезла, пап!
— Да бог с ней… — еле слышно пробормотал Радушкевич, прихлебывая какао.
Стуча когтями по полу, подошел Генри, ткнулся черной мордой в колени.
Радушкевич дал ему кусок сахара.
Генри звучно разгрыз его, роняя крошки на пол, подобрал их, и, облизываясь, посмотрел на хозяина.
— О, верстка пришла, — Тумаков посмотрел через Олино плечо, отхлебнул из стакана. — Чего ж ты молчишь, нимфа?
— А ты что, торопишься? — не глядя на него, Оля сортировала полосы верстки.
— Предположим.
— Вот и не выйдет ничего. Тебе за Морозова придется вычитывать. Держи!
Она протянула ему ворох листов.
— Постой, постой, в честь чего это? — Тумаков поставил стакан, взял верстку. — Как за Морозова? А он где?
— Слинял куда-то.
— А Васнецов?
— Отпустил, конечно Они ж друзья-приятели…
— Ни фига себе, — Тумаков взял верстку, сел в кресло рядом с Олиным столом. — Ну, мороз — мороз, не морозь меня… надо же. А я думал в пять смыться.
— Теперь до шести — минимум.
— Да. Вообще, убегать, когда верстку подписываем — свинство.
— Это ты ему говори.
— Говори — не говори… одна каша…
Тумаков достал из пиджака ручку, замолчал, вчитываясь. Оля выглянула в коридор:
— Комар! Сергей Львович! Верстка пришла!
— Идууу, — разнеслось по коридору.
Комаров вбежал через минуту, протянул руку:
— Гив!
Слюня пальцы, Оля отсчитала ему:
— Это твой разворот… и рассказик тоже твой…
— Мое, мое, все мое.
Комаров взял листы и двинулся, читая на ходу. Входящий Бронштейн отшатнулся от него:
— Лешенька, смотри под ноги…
— Извиняюсь, Сергей Львович…
Оля сложила вместе три разворота, протянула:
— Сергей Львович.
— Аха, — Бронштейн поднес лист к глазам. — Ух ты, это что ж так глухо встало?
— А что вы хотели?
— Ну, я думал воздух над заголовком будет.
— Никакого воздуха, все в норме.
— Хорошо.
Бронштейн вышел. Шамкович заглянул, постучал согнутым пальцем о косяк:
— Здесь, говорят, верстку дают?
— Дают. У тебя что?
— Водорезова там, полтора разворотика.
— Где же это…— листала Оля.
— С семнадцатой, кажется…
— Вот. Держи. И побыстрей, Сань, если можно.
— Бу здэ…
Шамкович скрылся.
Оля разложила на столе оставшиеся листы: