— Надо достать кровь трупоеда. Если до завтрашних сумерек не приготовить зелье, всё будет бесполезно. Помоги мне подняться да принеси тот мешок с мясными обрезками.
Чужак сделал, что ему велели. Пока Тивисса умылась и переодевалась, с остервенением сдирая с себя провонявшую потом просторную рубаху, он вышел во двор. Верхушки холмов были облиты светом, но с другой стороны неба уже загорались первые звезды. С севера на деревню наползали тёмные жирные тучи. Под ногами хрустели опавшие листья, не прихваченные пока инеем. До первых снегов оставалось не так много времени, но тепло, накопленное землёй, пока держало оборону.
Пора уходить, иначе он рискует остаться в доме ворожеи на всю зиму. Слишком соблазнительная идея, но Путник не мог допустить подобного. Жизнь его давно ему не принадлежала, и мужчина не мог позволить себе даже тени выбора. Нет-нет, вот поймают они трупоеда, и он навсегда распрощается с Тивиссой. И больше никаких отговорок.
А та как раз вышла на порог. В штанах и широкой куртке со стальными заклёпками ворожея напоминала одну из островных женщин-воительниц. К широкому ремню был приторочен кинжал. Из-за плеча торчал колчан со стрелами. Она решительно сунула в руки Путника какой-то корень:
— Натрёшь им лицо, шею и ладони, чтобы ни одна тварь лесная не пошла по нашему следу. — Мужчина принюхался, пахло сильно, но не неприятно.
Дождавшись, пока он сделает всё необходимое, Тивисса протянула своему помощнику лук и колчан, пояснила:
— Я с ним и в нормальном состоянии паршиво обращаюсь, а сейчас, боюсь, даже тетиву не смогу ладно натянуть. Так что будешь меня прикрывать, пока я установлю ловушку. Я боюсь… я не хочу… — и ворожея, горестно всхлипнув, прижалась к онемевшему чужаку. Он ничего не ответил, хотел прижать женщину к груди, позволяя той выплакаться. Но та тут же смахнула слезы и решительно зашагала прочь со двора.
Ночь наступала. Если бы не навыки Путника и чутье его спутницы, они бы давно заблудились. В скудном свете масляного фонаря лес выглядел совсем иначе, чем днём. Даже деревенские детишки, знавшие каждую его тропку, каждую полянку и все овраги, не решались соваться сюда после наступления темноты. Ибо после заката пробуждались иные, тёмные силы, от которых доброму человеку не было спасения.
Из нор да вылезали костлявые шептуны — останки тех, кто заплутал однажды в лесу да умер от голода. Днём они пугали неожиданным хрустом ветки, снимали птиц с гнёзд, заставляя тех пронзительно кричать, но с заходом солнца становились бесшумны, нападая на любое живое существо и ломая тому шею. Волосатые страхолюдины, притворяющиеся днём замшелыми кочками, просыпались, чтобы схорониться в кустах, сверкая глазами. Подойдёшь поближе, ничего не найдёшь, только листья колышутся, а стоит отвернуться — нападёт да задушит. Это не считая другой нежити да нечисти, что хоть и не могла убить, но всячески вредила.