— Не так, — принялась я вредничать. — Шутя ты обещание своё даёшь, а мне надобно, чтобы ты от всего сердца это высказал. Поклянись всем, чем тебе дорого, что не останешься в Берении. Что воротишься ко мне хоть здоровым, хоть калечным, хоть стариком древним!
— Да чего ты болтаешь?! — не понял меня Османт. — С чего бы мне на островах оставаться? Вот увидишь, новые почки на этом дереве не успеют набухнуть, как моя ладья в порт причалит, а вместо носовой фигуры я башку твари приколочу!
С теми словами сорвал княжич с дикой яблоньки, что росла рядом с местом наших свиданий, лист пожухлый. Ещё несколько таких чудом держались на ветках, дождями частыми напитанных, да вслед за первым листом сорвались вниз вместе с каплями.
Осень кончалась. Стаи гусей-журавлей по утрам стаями пролетали над столицей. На юг, туда, где Птичий Глаз ещё грел своим взглядом бока холмов. К вечеру лужи покрывались корочкой льда, а вода в вёдрах, выставленных в сени, становилась холоднее ключевой. Глоток едва сделаешь — все зубы заломит, да лоб заноет, будто в него колотушкой ударили. Мы стояли под дырявым навесом заброшенного сарая. Прятаться в нём хорошо было от жары, но сейчас лежащее внутри сено начало гнить, а дощатые доски перестали спасать от ветра вездесущего. За сараем темнел луг землёй голою с пучками травы коричневой, что летом зеленью своей радовал да цветами яркими.
— Поклянись, — упорствовала я.
— Ох, ты, неуёмная! — покачал головой княжич. — Чем же мне поклясться? Мечом моим булатным или конём верным? Больше и нечем. Есть у меня титул, да его бы променял я на свободу. Есть у меня жизнь, так она всё равно тебе уж целиком отдана.
Тут Османт вдруг глаза к нему поднял, да в руку протянутую снежинку поймал. Только сейчас я заметила, что уж сотни их запорошили и его воротник меховой, и его непокрытые волосы. Несколько снежинок упало милому на щеки, тут же превращаясь в воду. То был первый в этом году снег. Уже у вечеру почти весь он растает, оставшись лишь в самых тёмных проулках комьями грязно-серыми. Но теперь он кружился, мягкой шалью из тонкого пуха оседая на плечах, ложась узором на моё тёмно-рубиновое одеяние, мелкими каменьями блестя в растрепавшейся косе.
— Клянусь, — вдруг торжественно молвил Османт, — что вернусь к тебе, дорогая моя Юлана. Клянусь снегом этим белым, морозами всеми и вьюгой, что сестрой им приходится. Оставляю я их тебе в залог, и если забуду о клятве своей, пусть они к порогу моему явятся и напомнят.
Так он говорил, призывая снежинки в свидетели. А те всё летели вниз, будто десятки крошечных пушинок Праматери Птицы. И земля становилась белой, такой же, как смотрящее на неё небо. И слова княжича подхватили сами киты, и унесли в глубины своего Небесного мира, чтобы сложить песню об этом дне.