— О женщинах, — ответил Кримс.
— «Залюбовавшись красотой заката, нечётный начинаю стих», — понимающе кивнул редактор. — Закат, и правда, чудесен. Знаете, я читал как-то биографию генерала Левата, того самого, что разгромил дербскую армию двести лет назад. Он был ранен осколком снаряда, долго пролежал в госпитале, думали — не очнётся. Но Леват выжил и с тех пор взял себе за правило просыпаться перед рассветом и обязательно наблюдать за тем, как восходит Глаз Птицы. И также же вечером. Садился, как мы сейчас с вами, и смотрел за тем, как гаснут краски. Там была ещё такая фраза, вроде: «Мне хотелось прожить уникальность каждого дня, запомнить их все до единого. Моя жизнь была богата событиями, но все они касались только меня одного, только в моём разуме приобретали масштаб и вес, для остальных же мелкие приключения, случавшиеся со мной, являлись лишь либо весёлой шуткой, либо поводом сочувственно покачать головой — нечем больше. А рассвет и закат — они для всех людей рассвет и закат».
И вот смотрю я на нас, Эрик, и понимаю, что в этих словах есть что-то такое… правильное. Какими бы мы не были, чтобы не любили, рассвет для всех остаётся рассветом, а закат — закатом. Кому-то они приносят успокоение, кому-то надежду, но все, я уверен, чувствуют эту необыкновенную быстротечность, это скольжение жизни. Вот она: безусловная красота. Те, кто летал там, по просторам Небесного мира, говорят, что даже с вышины рассвет и закат смотрятся необыкновенно. Даже оттуда…
И будто в противовес высокопарности своих слов, господин Свойтер достал из кармана платок и шумно высморкался. Доктор покачал головой. В чём, в чём, а в преувеличенном романтизме редактора обвинить невозможно. Его друг, хоть и был человеком творческим, чурался слащавой сентиментальности. И эта приземлённость, можно даже сказать — цинизм, не были напускными. Свойтер относился к той категории людей, которые не верят в любовь с первого взгляда, но допускают мысль, что привязаться к человеку можно за достаточно короткий срок. «Всё зависит от…», — так обычно начинается их речь. Или: «Я допускаю, хотя вряд ли». Они не продажны и не поддаются мнению большинства, но способны изменить свою точку зрения, если ты сможешь их в этом убедить.
— Ладно, — прочистив нос, крякнул редактор, — продолжим, если вы не возражаете. Хотя я порядком устал от чтения.
— У вас прекрасно выходит, — не покривил душой Кримс.
— Обошлось без ведения дневника, — зеркально вернул слова друга господин Свойтер. — Обычное двадцатилетнее преподавание в университете.