— Неужто сызнова ты речь свою завела? Не пойду я на преступление! Не стану никого убивать! Надеялся я, разум твой от печали и страха помутился, но в тебя, похоже, сам король бесов вселился. И думать забудь о таком!
Но не послушалась его Майетолль. Как в иных растёт опухоль, выпивая все силы, так в ней росла злоба. От красавицы остался лишь призрак. В волосах до срока появилась седина, под глазами залегли огромные тени от недосыпа. Перестала она убирать в доме, перестала готовить и стирала лишь по крайней необходимости. Всё своё время проводила Майетолль с сыном, не отпуская того от себя ни на шаг, не сводя с него глаз ни на миг. Несколько раз пыталась она возобновить разговоры о мести ведуну, о рту его поганом, о пророчестве, что не должно было исполниться, но каждый раз получала надёжный отпор. И тогда решила она сама совершить страшное.
Урожай в том году уродился богатым. Зерном заполнили все закрома, на каждой крыше вместо черепицы сушились мешки яблок и груш. Огромные бочки с квашениями ожидали поры, когда придут морозы и их откупорят. А уж сколько собрали подсолнечника да других масленичных и представить трудно! Для Тейлуса наступили горячие дни. Он с зари до первых звёзд пропадал он на своей давильне, даже не являясь, как прежде, на обед домой. И вот, как уже стало привычным, поцеловав жену и сына, отправился Тейлус на работу, но Майетолль оставаться в избе не собиралась. Накинув плащ на себя, и укутав малыша, она, едва стало достаточно светло, отправилась в лес.
Фабийолль был спокойным, некапризным ребёнком. Половину пути он просто-напросто проспал, обняв материнскую шею. Потом проснулся и стал с изумлением разглядывать окружающий лес, но едва показалась знакомая Майетолль полянка, как лицо мальчика перекосилось, и он заплакал. Ссадив сына на землю, мать принялась его успокаивать, но тот продолжал размазывать по щекам крупные слезинки кулачком да отворачивать голову.
— Сиди здесь! — в конце концов не выдержала женщина, зная, что Фабийолль послушается. Он всегда её слушался. Он был хорошим, умным мальчиком, и Майетолль никому его не отдаст, никому! — Сиди и жди меня.
До дома ведуна было рукой подать. Женщина не стала ни стучать, ни проверять, есть ли кто внутри. Отцепив от пояса тяжёлый бурдюк со смолой, она вылила часть её на порог, а часть расплескала под окнами. Высечь искру оказалось не сложнее, и вот уже брёвна трещат от жара, вот уж дым валит из всех щелей, и обитель Вайлеха полыхает ярким пламенем.
Но что это? Вместо криков умирающего старика услышала Майетолль плач собственного ребёнка! Оборвалось всё внутри у поджигательницы, и, не соображая, что делает, полезла она в пламя. Сквозь клубы дыма виделась ей крохотная фигурка Фабийолля, слышались его призывы: «Мама, мамочка!», — но никого не могла она найти в захламлённой горнице. Споткнулась о скамью, упала, да так и не поднялась — за пару минут угорела. Так и не чувствовала Майетолль, как пламя принялось за её плащ, как куснуло ногу, и сворой диких псов набросилось на неё со всех сторон, превращая в головёшки.