— Снова не разумею слов я твоих, ведун, — в голосе Родима послышалось отчётливое рычание.
— Дал я тому мужику три наказа. Но вместо того, чтобы умное из них извлечь, слепо доверился он мне, злобному колдуну и «грязноротой падали». Уж прости меня, князь, за такие выражения, да только не я их выдумал. Так меня жена мужика называла. Жестокой она оказалась. Бессердечной и такой же глупой, как её муж. Когда-то я спас её саму и мать её от гибели неминуемой, но даже толики благодарности за это не заслужил. За моё добро отплатила она смолой вонючей да языками пламени жаркими. Спалила мою хату, меня хотела со свету таким страшным образом сжить. Но я урок выучил. А потому с тех пор словно лист, от ветвей родных ветром оторванный, мечусь по всему миру, и ни к кому у меня нет доверия.
Но слыхал я, князюшка, что ты чужим словам пустым не веруешь, и что сам обещания свои держишь. По справедливости решаешь, народ у тебя в достатке живёт, ни одного злодея ты без наказания не оставил. Потому-то я и сказал, что будет мой внучок ночевать лишь под твоей крышею. Мне же самому и куска хлеба не надобно.
Насупился князь, хотел было сказать что-то не слишком приятное, но из телеги вылез малыш лет четырёх-пяти. Так слова и застряли у Родима в горле, оставшись навек несказанными. Никогда прежде не видел он ребёнка милее, чем внук ведуна. И вид его сделал сердце князя податливым да мягким, как сливочное масло. Заметив это, старик немедленно подозвал ребёнка поближе и, попросив поклониться «князюшке», продолжил:
— Недолго мне осталось. Может, ещё переживу эту зиму, да следующую, тут-то моя жизнь и оборвётся. Останется мой внучок сиротой круглою, без дома да без пропитания.
— Что же ты предлагаешь, старик? — совсем потерял нить разговора сартийский правитель.
— Возьми, князь, его к себе на воспитание. Пристрой куда тебе потребно. Он хоть и мал, но в лошадях уже разбирается, травки разные знает. Начал я его недавно грамоте обучать, так он всего за пару месяцев все буквы выучил. Люблю я этого пострелёнка, и никому доверить не могу. Но ты, как я уже сказал, человек замечательный. Коли о целом народе способен позаботиться, одного-то мальчугана, тем более, на ноги поднимешь.
— Неслыханная дерзость, старик, — снова ощетинился Родим, но прежней злости уже было не слышно. — Полагаю, это то самое дитятко глупого отца и жестокой матери? Как его звать-то хоть?
— А зови его, князюшка, как тебе больше нравиться. Его прежнее имя похоронено вместе с родителями, а нового я так дать ему не решился.
— Что ж, — задумался на минуту князь. — Будет тогда Эрителем.