— Хорошее имя, — одобрил ведун.
С тех пор каждую ночь проводил внучок ведуна в палатах княжеских, превратившись из обыкновенного, непримечательного мальчишки во властителя гор. А именно так переводится с сартийского имя Эритель. Куда же девался его дед, никому не известно. След его вместе с соловым коньком и кибиткой потерялся где-то на просторах княжества. И если кто и вспоминал о Вайлехе, так только те, кого он излечил или кому помог. Люди, что были умнее Тейлуса и добрее его жены. Люди, умеющие слушать».
— Конец? — не поверил доктор.
— Конец, — расправив плечи, начал собирать разбросанные по столу листки господин Свойтер. — А знаете, я согласен с этим ведуном. Наши герои сами были виноваты в своих горестях. Никто бы не отобрал ребёнка у Майетолль, будь она настоящей матерью. Сомнение в своих силах, неуверенность порождает демонов, которые, якобы, насылают на нас проклятия и распоряжаются нашими судьбами. Хоть это и выдумка, но выдумка отнюдь не лишённая посыла. Надо отдать должное мадмуазель Вердетт. Пишет она неважно, и, боюсь, одной такой читкой работа не ограничится, но кое-что дельное в её повести есть.
И впервые за вечер доктор Кримс полностью согласился со своим другом, но так ничего и не ответил.
Идеи, преходящие на рассвете, всегда соблазнительнее и краше дневных. Но берегитесь! Таковыми они кажутся лишь на первый взгляд. Красные большие яблоки кладёт торговка-ночь наверх своей корзины, только на дне оказываются червивые паданцы.
Если продолжить аналогию идей с яблоками, то сейчас Лайтнед был согласен даже на огрызок. Ничего не приходило ему на ум. Коварный изменник компас продолжал упрямиться, стрелка беспрестанно крутилась так, словно к ней привязали миниатюрную белку. Чтобы окончательно не сойти с ума от отчаянья, капитан в очередной раз бросился перечитывать письма. Увы, но никаких новых подсказок в них не появилось. Лёжа на своей узкой постели, он вновь и вновь прокручивал воспоминания. А те непоседливыми детьми разбегались, никак не выстраивались в ряд. «Если она прокляла меня, чтобы я вечно помнил о ней, то почему не дала память понадёжней? — спрашивал Фредрик разноцветную пустошь за бортом. — Если хотела, чтобы я вернулся, то отчего бросила на полпути? Я зашёл так далеко, я проделал путь, о котором не помышлял ни один мужчина, ни одной женщина, но всё, что мне теперь осталось — недвижимость и ожидание».
Неспешный ручеёк капитанских мыслей оборвал стук в дверь. На секунду разум Фредрика стал похож на разгерметизировавшийся дирижабль: весь воздух вышел, а внутрь ворвался вакуум. Потом пришло осознание, что надо срочно ответить, но слова тоже пропали. Такое с Лайтнедом случалось и раньше, но в последние двадцать лет все чаще, и чаще. Это походило на напоминание, на бой часов, предупреждающих, что ещё один час истёк, и как не переводи их назад, минувшего не воротишь. Капитан привык считать эту жизнь своей, не дополнением, а естественным продолжением, но когда наступало такое состояние — абсолютной пустоты и инертности, с ним приходила горькая правда.