— И твоя теория оказалась верна. Что ж, колдуй тут, а я пойду.
Лайтнед развернулся к выходу из отсека, но новый вопрос Леона заставил его приостановить шаг.
— А как звали вашу возлюбленную? — Неожиданно.
— О чём ты?
— Так выражают благодарность. Назвав корабль в честь некой Элоизы, вы увековечили её. Но для той, что и так всегда живёт в мыслях, подобное лишено смысла. Пришлось бы часто повторять её имя, записывать его, пока оно не потеряло часть своей силы, своего таинства. К тому же это слишком болезненно. Самая большая любовь становится таковой по двум причинам: либо она заканчивается трагедией, либо свадьбой. А, как я уже говорил, женаты вы не были.
— Не был. Но твои выводы неправильны. Я любил свою Элоизу. Очень любил.
Едва на деревьях созревают фрукты, как туда торопятся обезьяны, прилетают со всех частей тропического леса диковинные птицы, слетаются насекомые. Если акулий труп опускается на дно, к нему тут же устремляются стайки рыб, а многочисленные крабы пытаются отхватить по кусочку от туши. Люди не далеко ушли от животных, и место где можно поесть, всегда становится центром притяжения. В поезде это вагон-ресторан. Кафе, закусочные — это сочные пастбища для человеческого стада. Что уж говорить о цеппелине, похожем на запечатанный в ящике муравейник? На «Элоизе» была своя экосистема, свои, хоть и искусственно выстроенные, но действенные иерархические связи. И своё плодоносящее дерево — столовая на нижней палубе.
Длинные ряды столов, покрытых толстым однотонным пластиком. Скамьи, настолько тяжёлые, что и вдвоём не подымешь. На таких не возникнет желания просидеть лишнюю минуту, отрыгивая воздух и сыто похлопывая себя по животу. Всё в столовой призывало не тратить время на пищу, поглощать её молча, почти не жуя, и бежать по своим делам. Со стен ядовито жёлтым и красным, угрожающе сверкали надписи: «Поел — убери за собой!», «Уважай работу кока! Не оставляй недоеденным обед!», «Использованные приборы складывай в синий контейнер, остальную посуду — в зелёный». Но даже мрачные восклицания и хмурый серый цвет кафеля, которым были выложены стены, не мог у военных отбить ни аппетита, ни желания почесать языками. А в дни, когда корабль преследовал кита, столовая вовсе превратилась в жужжащий улей, по которому постоянно сновали возбуждённые пчелы — матросы. Посменные дежурства были отменены, как и совместные обеды и ужины. И каждый перекусывал теперь тогда, когда выдавалась свободная минутка. Офицеры следил за тем, чтобы младшие по званию не плодили беспочвенные слухи, а занимались делом, в свою очередь, если обсуждая происходящее, то стараясь делать это тихо и предварительно убедившись, что никто их не подслушивает. Но та троица, пойманная с поличным Лайтнедом, была лишь началом. Кит, так легко продолжающий уходить от погони, превращался то в комету, то в чудовище о восьми ногах, то в очередное газопылевое облако. На пятый день появилась версия, что никакого кита вовсе никто не видел, а это всего лишь наваждение, порождённое Эхом.