Бегло осмотрела будуар. По большому счёту, здесь ничего не изменилось. Та же боязнь пустого пространства, удачно спрятанная за непривычной роскошью новой мебели: громоздкой, тёмной, многопредметной. На низком столике ящичек с красками, ваза с карандашами и папка с бумагой для рисования.
В душном покое в густом аромате благовоний отчётливо улавливался запах валерьянки. Горели дрова в камине. Настольная керосиновая лампа отбрасывала размытую тень полубалдахина на прикроватный столик, на котором рядом с графином с водой и высоким хрустальным стаканом лежал томик стихов Байрона. Край узкой закладки из коричневого картона, помещённой между страницами, пестрел вышивкой.
Шестой том, — взяла на заметку Ольга. Тот самый, привезённый сюда в день отъезда из поместья Малгри-Хаус. А вот набор с красками другой, не тот, который был в кофре. В нём также остался альбом со схемами вышивок для маленьких рукодельниц, над которым она работала последние недели перед предполагаемым отъездом во Францию.
Из открытой двери в ванную комнату слышался плеск воды и приглушённый разговор. Менторским тоном Селма давала указания служанке.
У изголовья широкой кровати стояла леди Стакей. Наклонившись к дочери, гладила её по плечу — тихую, бледную, с тёмными кругами вокруг глаз.
— Дорогая, к тебе приехала твоя подруга по пансиону мадам Авелин Ле Бретон, — тихо сообщила она, поправляя чепец с кружевными оборками на голове женщины. — Из Франции.
Ольга впилась глазами в роженицу, лежащую в кровати. С трудом узнала в ней Шэйлу. Дело было не в чепце, закрывающем часть лица и скрывающем волосы. И не в выпирающем под одеялом животе, кстати, небольшом.
Поразили её глаза — небесно-голубые, пустые, мёртвые, с чёрными точками суженных зрачков.
— Шэйла, — позвала она «подругу» робко, касаясь холодной руки, лежащей поверх одеяла.
Та не отозвалась, не проявила ни любопытства, ни интереса. Ничего не выражающим, сонным взором она смотрела на назвавшую её имя женщину.
В душу закралась тревога, навевая недобрые предчувствия.
Они накачали её наркотиком! — ужаснулась Ольга. Глупо было рассчитывать на честность Веноны и надеяться на беспрепятственный, пусть и двухминутный, разговор с её дочерью.
— Беременным нельзя вкалывать морфин, — возмутилась Ольга, поворачиваясь к доктору Пэйтону.
От волнения перехватило дыхание. В душе закипало негодование.
На Венону, всеми доступными средствами препятствующую общению с дочерью.
На доктора, идущего на поводу у маркизы и пренебрегающего древнейшим принципом медицинской этики «не навреди».