Я захлопнула за собой дверь, щелкнула запором и запалила от свечи лампу в круглом стеклянном колпаке. Уютные желто-оранжевые мазки легли на стены, крытые тесом и крашеные в белый цвет, на подушки в кружевных наволочках, на этажерки с фарфоровыми кошками и книжками в дешевых переплетах.
От печи шло тепло, кровать манила пуховой периной, но в крови уже играло предвкушение, гоня прочь дневную усталость. Я открыла задвижки на балконной двери и, как была, в туфельках на тонкой подошве, в батистовой рубахе, корсаже и юбке, шагнула в снежок, который намело за день.
Ума не приложу, откуда там знают, когда я готова — но передо мной тотчас же завихрилась поволока черного дыма. Дыхание Небыли.
Я нырнула в нее — и на долю мгновения меня не стало.
Затем подушечки лап обожгло холодом. Студеный ветер взъерошил шерсть на боку, швырнул в нос пригоршню снежинок. Пол балкона сделался ближе, перила выше, но все казалось правильным и естественным, словно я никогда не носила иного тела, кроме кошачьего.
Дальше — просто. Проскользнуть между столбиками перил на скат крыши, пройти по слежавшемуся снегу до угла. Мои лапы так легки, что следов не останется! Перескочить на сук осины, вонзив когти в окаменевшее на морозе дерево, с ветки на ветку перебраться на соседский забор, потом на крышу сарая…
Своего человеческого тела я не ощущала, но между нами сохранялась неосязаемая связь. Я просто знала, что оно где-то там, в Небыли, по которой гуляют сами боги, — ждет меня и вернется таким, каким ушло, с корсажем, туфлями и всем остальным, стоит только захотеть.
Под лапами скользили то лед, то мерзлая черепица, то кровельное железо, стылое, как чертоги самой богини зимы, но я без труда держала равновесие. Звезды прятались за облачной дымкой, город глядел в ночь глазами окон, и белое мерцание снегов озаряло мне путь.
Прыжок на крышу собачьей будки. Старик Буян сонно брехнул, звякнул цепью — и затих. Бедняга. Даже в такую стужу его оставили на улице.
Потерпи, Буян, скоро Ночь Всех Богов, после нее день станет прибывать, и солнце повернет на весну.
В соседнем дворе заворчали мамки. Я перемахнула через забор — поздороваться. В Свеянске немногие держали карликовых мамонтов: едят без меры, летний зной переносят плохо. Но для нынешней зимы лучшей тягловой силы и вообразить нельзя.
Фин и Фан, двое мамок господина Лердсона, спали в открытом загоне, подогнув под себя ноги и свернув мохнатые хоботы наподобие пожарного шланга. Их недлинные бивни упирались в землю, поросшие светлой шерстью уши обвисли, будто клочья овчины на заборе.