– Яков Фомич… стой! Я хорошо стреляю… подстрелю лошадь, пеняй на себя!… – несмотря на истошные крики, сзади почему-то не стреляли, медлили. – Смотри, я целю в битон, который справа, целю в горлышко!
Грянул выстрел, эхом отозвавшись по просеке. Фомич глянул на бидон – из его горлышка била молочная струйка.
– А сейчас стреляю в средний битон, тоже в горловину!
Голос кричавшего был совершенно спокоен, голос человека уверенного в своих возможностях. И у второго бидона оказалось продырявлено горлышко, но так как там молока было меньше, с него струя не потекла непрерывно, а как бы пульсировала в зависимости от тряски. От звуков выстрелов, непривычная к ним «Лимонка» поджала уши и, не сбиваясь с рыси, пошла еще быстрее.
– Следующий выстрел в лошадь! Я не промахнусь, Яков Фомич, попаду прямо в голову! Пожалей лошадь! Ты же всегда жалел скотину!
Сказать, что Фомич был ошарашен – ничего не сказать. Преследователь стрелял из обыкновенной трехлинейки, как из снайперской винтовки, причем делал это на ходу, стоя в санях и с расстояния которое уже составляло не менее семидесяти метров. Но, увы, ни это расстояние, ни бидоны и даже спина самого Фомича никак бы не спасли «Лимонку». Ну, и совсем обескуражило Фомича, что этот преследователь его знает, иначе откуда же он информирован о его «слабости», и то, что будет стрелять в лошадь, наверняка не шутит. Делать было нечего, Фомич резко натянул вожжи:
– Тпрууу!
«Лимонка» остановилась не сразу и потом еще недовольно крутила головой, фыркала и хрипела, не понимая, чего это вдруг хозяину взбрело остановиться, когда она только разбежалась…
Первый из подбежавших преследователей был возчик с кнутом, на отмаш ударивший Якова Фомича:
– Ты что падла, не слышал, что тебе кричали, куда гнал!!… Сейчас душу из тебя вон!… А ну слазь… вожжи давай сюда сука!!…
У Фомича отобрали вожжи, самого посадили в зад саней спиной к бидонам. Потом все сани свернули и поехали вглубь леса. Фомич мог, конечно, присмотреться, определить куда его везут, в какой угол необъятных мещерских лесов. Но у него, во первых, стал заплывать подбитый глаз, во вторых… ему было все равно. Себя он уже давно не жалел, ему было жалко «Лимонку», ставшей сейчас для него чем-то вроде дитя. Но, увы, ничего для нее он сделать уже не мог. А по всему жизнь у бандитов ее ожидала не сладкая, если судить по внешнему виду их лошадей. И еще одно, нечто похожее на любопытство, нет-нет да и возбуждало «течение мыслей» в сознании Фомича: кто же все-таки из этих дезертиров его знает, кто называл его по имени-отчеству? Нет, он никого из них не узнавал, сколько не вглядывался.