– Матушке моей бы такие сережки, – ворковала Жанна, тиская влажными горячими пальцами мочку несчастной, – на день рождения. А я бы купила тебе в лавке у Юджина другие. Потом.
Жанне не верили и под благовидными предлогами отказывали. Жанна вздыхала и ненадолго успокаивалась. Но вскоре снова начинала искать себе новую жертву с целью обобрать и поживиться.
Ее престарелая мать, почтенная графиня Зинан Уорвик, только вздыхала, глядя на наследницу, и согласно поддакивала.
– Ну, – ворчливо произнесла она, строго глядя на веселящуюся дочь и отчего-то оттирая руки полой платья, словно они были испачканы чем-то липким и вязким, словно смола, – выкинула я Ивонку-то. В каменный мешок. Дальше что? Она, может, и не издохнет там, на холоде. Но если даже сумеет получить то, что тебе надо, то как потом-то ты вместо нее окажешься?..
Эта почтенная дама, широкозадая, неповоротливая и рыхлая, немногим превосходящая по габаритам дочку, Жанну очень любила. Ее любовь была грубой, негромкой и без изысков. Мадам Зинан не ворковала над своим ненаглядным чадом. Она вообще не умела ворковать, только глухо ворчать, как старая дворовая собака. Но зато своей ненаглядной дочери она позволяла делать все, хоть и сопровождала свое разрешение суровой воркотней.
А Жирной Жанне категорически нельзя было позволять все, что ей приходило в ее кудлатую голову.
Дело в том, что у Жирной Жанны была весьма отвратительная наследственность. Мадам Зинан, весьма зажиточная дама, но невысокого происхождения, от небольшого ума и от огромного желания заполучить титул, вышла замуж за графа Эрика Уорвика – нищего, грязного головореза. Граф был дерзок, жесток, груб и дик, словно родился среди отбросов, на самом дне, и не знал человеческих добрых слов. Да и милосердие и благочестие будто б никогда не трогали его сердце.
Он, как и Жанна, любил выпить, подраться, залепить добрую оплеуху своей неповоротливой толстозадой женушке. За свою недолгую семейную жизнь граф сделал Зинан троих детей – наследника Вольдемара, Ивон и младшую, Жанну, – и благополучно отбыл в мир иной с чужим ножом в боку.
Зато Зинан, терпевшая дикого буяна в своем доме достаточно долго, как ей показалось, вздохнула свободнее. И, главное – у ее выводка на плечах, у каждого, расцвела графская метка, герб, вытравленный дикой кровью отца на детской коже, словно узор на муаре.
Знак аристократии. Метка высшего света.
С нею путь в высшее общество был открыт. Как любая мать, Зинан желала своим детям только добра, а добро в ее сундуках таяло, потому что никто, кроме нее самой, в семью денег не приносил.