— Моя мать не покидала отца, — машинально ответил Эван. — И всю жизнь в этом доме прожила.
Ирина поморщилась.
— Не сравнивай нас никогда! — ревниво ответила она. — Кто знает, почему она не отвечала зову природы…
— Может, потому, что любила моего отца? — насмешливо ответил Эван.
Отчего-то радость встречи погасла. Может, оттого, что Ирина не кинулась ему на шею, не подарила ни единого поцелуя. Она — такая близкая, такая покорная, вернувшаяся к нему сама, — все равно оставалась далекой, холодной и чужой. Она притворялась, что покорна; Эван даже мог бы оценить ее старания, потому что видел — она изо всех сил старается перекроить свою природу и смотреть ласковей, да только…
«Называешь себя умной, — подумал Эван, заглядывая в ее порочные, холодные глаза. — А не поймешь, что мне нужна не покорность, а настоящее тепло. А этого ты как раз не умеешь; даже притворяться не можешь ласковой и страстной. Диана вот могла… могла отогреть».
Он потянулся разумом к мыслям Дианы, желая услышать хотя бы что-то о себе, хоть искру сожаления — и услышал отчаянный вой, безумие, какое охватывает женщину, когда ею без осторожности и без жалости овладевает мужчина. Эван от ярости скрипнул зубами, сжал кулаки, оглушенный запахом распаленной самки, силой ее желания.
«Чертов братец, — мысленно проскулил он, прикрывая глаза и слыша срывающееся в стоны дыхание женщины и кожей ощущая, как кипит разогретый двумя тесно сплетенными телами воздух. — Мог бы и потерпеть…»
Впрочем, что терпеть? Лео не сделал ничего предосудительного, тотчас же напомнил себе Эван. Лео просто взял женщину, которую Эван ему отдал. Взял сразу — чего ждать? Ему тоже нравится тепло и мягкость ее тела, узкое упругое лоно, ее беспомощные крики…
Эван нетерпеливо заерзал на троне. Он физически ощущал желание женщины, чувствовал, как горит ее жаждущее текущее лоно, как оно хочет его член. Эван ощущал это так же ясно, как если б хотел сам и изнемогал, сходил с ума от возбуждения.
Мокрая, горячая, беспомощная, задыхающаяся от страсти.
Хочет, покорно раздвигая ноги. Жаждет его в себе, жаждет его власти над собой.
— Ты веришь, — усмехнулась Ирина, даже не подозревая, какие мысли и видения терзают Эвана, — что самки умеют любить? Это природа научила самцов-драконов испытывать привязанность к самкам, иначе род драконий прервался бы. Твоя мать… Она очень была похожа на меня; я ее правда понимаю, любая самка жаждет лучшего и самого сильного самца. Да только душа ее была так же темна, как холодный водоворот. И эта, — голос женщины вдруг стал отвратительным, резким, — твоя новая игрушка, Ирментруда Диана… она мастерски притворяется. А знаешь, что она мне говорила? Что забьет меня посохом твоей матери до смерти, сдерет шкуру и выполощет ее в теплых прудах, чтобы все дети, рожденные мной, знали, что мне пришел конец!