Марина опустилась на диван, стала распаковывать большой сверток.
Она была в белом, матерью сшитом платье, волосы перехватила белой лентой, слегка напудрилась из фарфоровой пудреницы и подкрасила губы бабушкиной розовой помадой.
– Эт что, мне все? – хихикнула Вера, присаживаясь рядом.
– Тебе. Держи.
Марина сунула ей пластинку.
– Эт кто?
– Караклаич.
– Во, спасибо. Давай заведем…
– И вот еще, погоди…
– Шапочка! У меня нет, как раз…
– И вот. Тоже тебе.
– Ну, Маринк, куда мне столько…
– А главное – гляди… закрой глаза…
Вера сморщилась и отвернулась, тряхнув длинной косой.
Марина положила ей на колени небольшой альбом для марок.
– Ой. Марин, спасибо…
– Расти большой, не будь лапшой… вобщем, поздравляю…
Марина чмокнула ее в щеку и пошла на кухню:
– Здрасьте, теть Наташ…
Тяжело дышащая туша в фиолетовом халате повернула к Марине красное лицо с едва различимыми щелками глаз:
– Мариночка, здравствуй… Ишь ты, красивая какая сегодня. Уехала бабушка?
– Уехала.
– Надолго?
– Недели на две.
– Во, благодать-то! – утробно заквохтала туша, лихо переворачивая шипящие в масле антрекоты, – А не страшно?
– Что я, маленькая что ли…
– Молодец. Ты проходи к Вере, тут угарно…
Шесть часов наступили быстро.
– Ну вот, – яростно шепнула Марине Вера, с грудой подарков выходя из весело болтающего коридора, – Сеструху свою притащила.
– И что?
– Да ничего, старуха ведь…
– А сколько ей?
– Двадцать три…
– Кошмар…
Когда вошла ОНА, Марине вдруг стало зябко и весело.
Глаза их встретились, улыбка сошла с красивого лица Марии, черные дуги бровей дрогнули:
– Аааа… это наша знаменитая пианистка?
– Очень знаменитая, – смеясь, пробормотала Марина.
– Мария, – она подошла ближе и мягкие пальцы крепко сомкнулись вокруг Марининых.
– Марина.
– Какие у тебя красивые подружки, Вер.
– А я что, некрасивая? – хихикнула Вера.
– И ты тоже…
Она была худая, как и Марина, но тело отличалось большей неподвижностью, движения его длились плавно и размеренно.
– Можно мне здесь?
– Конечно.
Мария села напротив Марины и время окостенело, комната, стол. лица девчонок, – все стягивалось к этим черным пристальным глазам, к красивому. слегка надменному рту…
Марина не понимала что с ней происходит.
Выпили сидра, пришли мальчишки, принесли сухого.
Выпили невкусного сухого.
Уплыла Веркина мать, стемнело, кто-то завел Дина Рида, кто-то плюхнул в Маринину тарелку огромный клин торта, кто-то, дурачась, заговорил голосом Райкина, а пристальные глаза все смотрели, смотрели, словно нанизывали на два черных луча.
– Ты давно играешь? – спросила она сквозь хриплый голос Дина Рида.
– С детства, – улыбнулась Марина, разглядывая ее индейское лицо, обрамленное прямыми блестящими волосами.