Вижу, раздвигаются занавески на окнах, мимо которых иду. Решил, что смущаю покой больных, надо уйти. Побрел в обратную сторону.
Не тут-то было. Чувствую шаги за спиной. Оглядываюсь: вслед за мной группа женщин в халатах — белых и в больничных, цветастых. Заметили, что я обернулся, тотчас попрятались за деревьями. Сделал несколько шагов, опять двинулись за мной. Гляжу, обгоняет меня мальчик с пионерским галстуком, бросает на меня полный любопытства и осуждения взгляд и мчит куда-то вперед. А через две-три минуты возвращается уже не один, а с милиционером.
Милиционер обращается ко мне, держа руку на кобуре нагана:
— С какой целью гуляете здесь?
— А что, это запретная зона?
— Много хотите знать, гражданин.
— Что же вам от меня надо?
— А то, что нельзя разгуливать, здесь будет военный госпиталь.
Тоже конспиратор! Тотчас за моей спиной раздается предостерегающий женский голос.
— Что же это вы ему говорите, товарищ милиционер?
Оборачиваюсь — мама родная, меня обступают со всех сторон женщины, и на лицах у них написано такое, что мне явно не поздоровится. Но мне, мужчине, спасовать перед женщинами! На вопрос милиционера: «Вы кто будете?» — ерепенюсь:
— Разве не видите: командир Красной Армии.
Однако бравый милиционер не сдается.
— Паспорт!
Ну откуда у меня, военнослужащего, паспорт? Что он, в самом деле…
— Никакого паспорта у меня нет. Вы…
Но продолжить мне уже не дают.
— Да что вы с ним цацкаетесь, товарищ милиционер!
— Хиба ж не бачите!
— Берыть же его, бо…
Кольцо женщин вокруг меня смыкается. Милиционера оттерли в сторону. Крики, угрозы. И наконец раздается:
— Шпиен, да ей-богу ж, шпиен. Ось мы ему покажемо. А ну, жинки!
Не хватало только этого призывного клича. На мне рвут одежду, кто-то уже отцепил планшетку. «Слава богу, пистолета не нашли, — успеваю подумать я, — застрелят, право!»
Но меня, кажется, убьют и так — по лицу уже течет кровь, ворот гимнастерки разорван, вцепились в волосы.
Как умеют бить женщины, лучше меня описал Михаил Шолохов в «Поднятой целине», не буду с ним соревноваться, скажу только, что пришел бы мне бесславный конец в первые же дни войны, если б в этот момент не подоспело сюда несколько военных.
Толпа расступилась перед ними. И когда женщины увидели, что те с удовлетворением возвращают мне удостоверение личности и берут при этом под козырек, их как ветром сдуло.
Надо было видеть, с каким изумлением осматривал меня полковник Русаков, когда меня, истерзанного, исцарапанного, с всклокоченными волосами, привели к нему. И как хохотал, когда я поведал ему, как чуть не пал жертвой бдительности санитарок и выздоравливающих небольшой местной больнички.