В телефонной трубке какое-то жужжание, как будто бы вокруг его голоса стрекочет искусственное насекомое, машина восстановления»[2135]. В октябре Делёз возвращается из Лимузена в свою парижскую квартиру, Ришар Пина звонит ему, но он в таком состоянии, что Фанни не может передать ему трубку. То же самое на следующий день. В итоге Делёз сам перезванивает, но лишь чтобы сказать ему. что он должен повесить трубку: «Я улыбаюсь, и он прощается со мной. Я чувствую, как через весь Париж проходит нить Ариадны, которая теперь незаметным образом отделяет его от жизни»[2136].
Его друг Ив Мабен присутствовал при некоторых из этих сильных и страшных приступов: «Он просто задыхался, и то, что он так долго держался, само по себе доказывает исключительное мужество. Он показал необычайную храбрость, продержавшись столько времени»[2137]. Незадолго до самоубийства Делёз звонит Иву Мабену, которого как раз не было дома. Он передает ему сообщение, что перезвонит: «Он позвонил мне в четверг и сказал то, что обычно мне говорил, с огромным чувством, но я спросил себя: почему он звонит мне, чтобы это сказать?»[2138] Встревожившись, Ив Мабен принимает решение дождаться субботнего утра, чтобы Фанни Делёз наверняка оказалась дома, успев вернуться с рынка, и не тревожить своего друга, который чаще всего не мог даже ответить на звонок. В эту субботу 4 ноября 1995 года Фанни сообщает Иву Мабену о смерти Делёза, не сказав ему еще, что он только что выбросился из окна своей квартиры. Этого боялись все его друзья, видевшие, что ему все труднее жить. В то же самое время самоубийство настолько плохо согласуется с тем, что воплощал в себе Делёз как витальная сила, как мыслитель жизни, что некоторые попытались увидеть в нем своего рода взлет, последний акт жизни. В тот же день, 4 ноября 1995 года, становится известна еще одна трагическая новость: убит израильский премьер-министр Ицхак Рабин.
Для близких эта смерть становится началом тяжелого периода:
Париж 5 ноября 1995 года: ужасная, обескураживающая новость о смерти философа Жиля Делёза. Я думаю, что о смерти Делёза, который будет вечно хранить свою тайну, можно говорить только философски. Она определенно не связана с каким-то отчаянием или же с «желанием смерти», поскольку само это выражение, сама идея «инстинкта смерти», популяризованная психоанализом, всегда казалась ему ошибочной и противоречивой. Вся философия Делёза – это гимн жизни, утверждение жизни[2139].
Пьер Верстратен и Жюльет Симон видят в этом акте последнее «да» Делёза, «да», сказанное смерти как продолжению жизни иными средствами для того, чтобы «парировать то, что происходит с нами, являясь случайным, но уже желая этого»