Оллин сидел на низкой лавке и, не торопясь, чистил длинную рыжую морковь, скидывая очистки в таз с отбитыми краями.
— Мне бы…это…одежду свою обратно, — промямлила я, поправляя сползающее одеяло и поджимая замерзшие пальцы на ногах, — и обувь.
Он поднял на меня тяжелый взгляд
— И помыться бы, — уж наглеть, так наглеть.
Мой лесной добродетель обреченно вздохнул, встал со своего места и подошел к старенькому комоду:
— Костюм я твой постирал, — достал из верхнего ящика мои вещи, — как уж смог. Могу дать иглу с нитками, чтобы дыры зашить.
— Спасибо, — я забрала у него скромную стопку одежды.
Прачка из деда оказалась так себе — тонкая мягкая кожа заскорузла и покрылась белыми разводами, а пятна от малины не сошли. И пахло все это дело так, будто кроме меня вещами пользовалась мокрая псина.
Оллин смотрел на меня выжидающе, будто ждал, что я сейчас начну капризничать и ругаться, тогда у него будет шанс упрекнуть меня в неблагодарности.
Не дождется.
— Что насчет помыться? — улыбнулась я.
Он досадливо крякнул и пошел к двери, махнув, чтобы я следовала за ним.
— Ботинки твои вон там, — указал на кривые полки у входа, где была свалена куча барахла, — можешь пока что-то другое взять…пока ноги грязные.
Я так и поступила. Вытащила из кучи коричневые, расхлябанные чуни на три размера больше нужного. Напялила их и поспешила за дедом, который уже успел выйти на улицу.
В полнейшей тишине мы обошли дом, если так можно назвать это покосившееся сооружение, ютившемся на крошечной поляне, на которую со всех сторон надвигался темный лес.
— Вот, — наконец, сказал Оллин, широким жестом указывая на закуток, обнесенный низким плетеным забором. В центре которого на двух шестах была закреплена черная бочка, а под ней, прямо на траве сиротливо валялся таз.
— Это что?
— Это помыться, — он сдвигает в сторону плетеную заслонку, — крутишь этот вентиль, вода идет. Всю не трать. Дождя в ближайшие дни не будет. Лучше воду набирай в таз.
— Поня-я-ятно.
Душ на деревне у бабушки.
— Мыло дам, а полотенец у меня нету.
— Пф-ф, и так высохну, — мне уже даже смешно.
Оллин сунул мне в руки коричневый комок, пахнущий ядреным дегтем, и пошел обратно в дом, а я приступила к помывочным процедурам. Вода была чуть теплая и очень быстро я покрылась мурашками и начала дрожать всем своим отощавшим телом.
Мыло плохо мылилось, но хорошо щипало глаза и отъедало с кожи все нечистоты.
Я тщательно себя терла, стирая многодневную грязь, придирчиво щупала выступающие ребра, ключицы, выпирающие как у узника концлагеря. С некоторой обидой обнаружила, что и без того небольшая грудь, сдулась до неприлично маленьких размеров.