Замерев в дверном проеме, смотрю на напряженные плечи мамы. Она выглядит так, будто внутри у нее натянули пружину. Топает по полу тапком и постукивает пальцами по столу. На ее безымянном пальце нет кольца. Она сняла его еще в тот день, когда мы вернулись домой. Такое нельзя не заметить. Там было три здоровых бриллианта, и мне казалось, что носить его ей тяжело физически, но она все равно носила! Это было первое обручальное кольцо в ее жизни и оно было ей дорого, как и мужчина, который надел его на неё.
Все ее страхи я понимаю. Может она думает, что не понимаю? У нее будет ребенок. Ей тридцать восемь, и она… опять одна.
Кошусь на деда, сидящего за кухонным столом. Перелистывая газету, задумчиво почесывает за ухом Черного.
— Может мы и себе что-нибудь оставим? — спрашиваю осторожно.
Мама совершенно точно решила от всего этого избавиться, но черт… Я никогда не пробовала хамон. И он там двух видов. Один из утки, второй классический.
— Может быть, — отрезает она, продолжая терзать глазами всю эту… вкуснятину!
Похоже, мы тут все дремучий пролетариат, включая Баркова-старшего.
— Может я в деревню чего-нибудь возьму… — откашливается дед.
— Тебе нельзя, — топает она ногой.
— Ну…. раз в… жизни-то можно… — резонно замечает он.
— Делайте, что хотите… — вылетает она из кухни.
Два часа спустя раскладываю премиальную нарезку на деревянной подставке, захлебываясь слюной от запахов.
— Ольга, — зовет дед, расхаживая под запертой дверью ее комнаты. — А скатерть где?
За дверью тишина, поэтому иду в кладовку и достаю скатерть сама.
— Не-надо… — говорю ему беззвучно, заходя в зал.
Почесывая бороду, он понуро бродит по квартире. Выставляю на стол все, что успела приготовить, включая Оливье.
— Что тут было? — спрашиваю его шепотом.
— Да… — машет рукой дед. — Пришел этот петух, а она его не пустила. Пакет ей сунул и умчался, как ошпаренный. Кто ж так делает? А поговорить? Восемь десятков на двоих, как дети малые. Это что такое? — указывает он пальцем на какой-то тонко нарезанные бордовые куски.
— Не знаю… — улыбаюсь я.
— Эххх… — подходит к окну, за которым уже начали палить. — Любит она его. Шумно тут у вас…
Его умозаключение вызывает желание избавиться от этой тарелки, потому что создается впечатление, будто виновник “торжества” тоже присутствует за столом!
Плюхнувшись на диван, бездумно перещелкиваю каналы.
Дверь комнаты издает жалобный скрип, по полу шлепают тапки. Мама возникает в комнате, одетая в обалденное красное платье, которое безумно идет ее беременности. Остановившись над столом, с каменным лицом рассматривает деревянную тарелку, а потом вдруг закусывает губу и шелестит: