– …Вот оно – истинное существование! Мирное течение времени без галочек в чек-листов, решении вечных проблем и освоении корейского языка. Простое и обычное пребывание в настоящем, – вслух вздыхает Андерсен.
– А как же твоё саморазвитие и беготня за целями? – подтрунивает Дали.
– Нет, встречи с друзьями, тупые сериалы и бессмысленные прогулки по городу дороже, чем погоня за воображаемым успехом. Чем продуктивные, но абсолютно безрадостные дни, – отвечает пай-мальчик.
Не знаю, отчего ещё не швыряю в него салатницей. Философ трёхрублёвый. Теоретик без минуты практики. Все способны читать и мечтать о счастье, описывать его во всех подробностях, но ни разу не испытывать. Все способны посещать тренинги и семинары с перегоревшими и безразличными психотерапевтами, типа приближаясь к духовному росту, а на деле лишь сильней дурачить себя.
Словно из ниоткуда, появляется Купидон и забирает пустые тарелки и грязные салфетки. Кажется, словно у него восемь рук, как у мультяшного осьминога.
– Как вам здесь? – спрашивает осьминог.
– Великолепно! – поворачиваюсь к нему я, и ангелок растекается счастливой лужицей.
Ванильное мороженое нежно тает на языке, сладким милком течёт в горло и вырабатывает стадо эндорфинов.
– Можно ли вас увести, юная принцесса? – шепчет в ухо Купидон.
– Конечно, – млею я, – я для этого рождена. Чтобы меня далеко уводили, – лучусь интригой. Деликатно оставив сладости в покое, выхожу из-за стола. Пай-бой и гуд-гёрл, тесно прижавшись, идут по мраморному полу.
– У меня есть одна новость для тебя, – серьёзно останавливается Купидон.
– И какая? – пританцовываю я.
– Надеюсь, хорошая, – сглатывает он.
– И?
– И… я тебя люблю! – бархатисто выпаливает он, обводя мою талию и притаскивая к себе.
И я таю, словно C12H22O11 в чае. Его признание блаженней конфет Коркунова, медовей пыльцы и густого нектара. Ноги подгибаются от расслабления. Кажется, что даже каблуки подворачиваются и падают, как Башни-близнецы.
– Ах, – изумляюсь я, краснея и отводя взгляд.
– Это тебе, – продолжает обвораживать меня ангелок, вынимая пышный букет свежих тюльпанов.
Их светлые невинные бутоны покрыты каплями росы, и я думаю, что именно так выглядит март: легко и воздушно. Цветы как нельзя лучше подходят к моему образу, и слёзы умиления, словно роса, застывают на веках и на века.
– Это так трогательно, – только и произношу, тянясь к его абрикосовым устам. Кажется, так называли губы поэты медного или свинцового, или какого там века.
– Какое омерзительное глумление! Это же вандализм! Святотатство! Я не позволю так ругаться над моим рестораном! – одёргивает меня свирепый, но хриплый клич бородатого карапуза, похожего на медведя. Его палец возмущённо смотрит на кальмары люстр, а сам он лопается от негодования.