– Отец Бенинофрет, прошу вас, – торопливо остановил его жрец со знаком на виске – тот самый, который поддерживал бывшую царицу. Приблизившись к Нейтикерт, он наклонился и предложил вполголоса: – Можно попробовать залить смолу внутрь тела через рот, не вынимая из шкуры: тогда удастся остановить растворение плоти! Один из моих людей прежде был тесно знаком со служителем храма Анубиса и часто бывал в Городе Мертвых, он знает, как это делается.
– Делайте, как считаете правильным, – чуть слышным шепотом проговорила жрица Нейт; по лицу ее сложно было понять вовсе, вполне ли она осознавала сказанное ею. Холодное, жесткое и застывшее, с неподвижным взглядом и стиснутыми в тонкую линию бескровными губами, оно само казалось погребальной маской, возложенной на спеленатое лицо мертвеца. Тия молчала, вцепившись в край плаща, наброшенного ей на плечи еще в темнице: тепла от него не было нисколько, напротив – казалось, еще никогда в жизни она не мерзла столь сильно, однако почему-то заставить себя отпустить последнее ясное ощущение – грубой ткани под пальцами – представлялось ей невозможным.
– Порой нам страшно бывает смотреть вокруг себя и знать, что все это создали мы сами, – совсем тихо промолвил рядом с нею тот самый, прежний пожилой жрец – тот, что пекся о погребении ее сына, а значит, и о спасении его души… Тия задрожала, как в лихорадке, когда широкая теплая ладонь легла ей на плечо, но так и не нашла силы ответить «божественному отцу».
– Оставьте ее, дайте проститься с сыном, – попросила Нейтикерт, не поднимая головы – сама она все так же безотрывно глядела на изуродованное тело Пентенефре, а когда приблизились жрецы Птаха с кувшином смолы, сама, не отворачиваясь от пряного запаха, обхватила ладонями голову трупа, удерживая в одном положении.
– Я не убивал… Я не приказывал убивать… Я не обманывал, я не обвешивал, я не крал птицы, принадлежащей богам… – вполголоса читала она для него «Исповедь отрицания», обязательную для погребального обряда над всяким сыном Та-Кемет – под чавкающие, утробные звуки вливаемой в сухие одеревеневшие уста покойного. – Я чист… Я чист! Я чист!..
Тия отвернулась, зажав уши руками – не в силах глядеть дольше на совершаемый у нее на глазах страшный обряд: словно заживо хоронили ее сына, а не стремились уберечь от вечного скитания его душу, неспособную воссоединиться с телом… Бывшая царица слышала, как следом за служительницей Нейт и все остальные подхватывали скорбную песнь по погибшему царевичу
Когда все было кончено, жрецы подняли тело и переложили на носилки – сделанные наспех из чьего-то плаща, но ткань которого оказалась все же окрашена в зеленый цвет: посвященный Осирису, означающий воскрешение и вечную жизнь за гробом. В этом совпадении человек верующий мог бы усмотреть некий знак от означенного божества; но Тии больше не было дела до небесных сил – не существовало такого чуда и такой кары, которые смогли бы вновь разжечь в ее сердце пламя веры.