Когда становилось совсем невмоготу, Ксения выходила в тундру за хворостом, ложилась на землю, в мох или в снег, и долго лежала так, глядя в небо. По небу плыли облака. Её свекровь сказала бы: это кочуют в верхнем мире аргиши предков. Когда-нибудь старуха и сама сядет на небесные нарты, рядом со своим покойным мужем и многими погибшими детьми. Потом пройдёт ещё сколько-то времени – и к ним присоединится Хасавако. Только Ксении нет места в том аргише. Она думала: может, тогда просто врастёт в землю, распушится сочным ягелем, и олени коснутся её мягкими губами, и хоть тогда она станет кому-то нужной. Но время шло, мёрзлая земля не принимала её – и вот уже со стойбища окликали, и Ксения, подобрав хворост, тяжело шла обратно.
Раньше, когда Ксения была юна, а потому красива, домашние дела давались ей с трудом: шила она небрежно, готовила из рук вон плохо. Но Хасавако любил её без оглядки. «Няравэ сэр», – шептал, перебирая белые волосы, гладил шрамик на щеке. Ради неё оставил свою наречённую, хорошую девушку из многооленного рода, наперекор всей родне. А как он радовался первенцу!..
Отчего же так круто изменилась её жизнь?
Ксения сидит на земле посреди стойбища. Старуха выгнала её из чума, отобрав Сойти: нечего чужачке смотреть на таинство. А Хасавако… Ксения прикладывает ладонь к лицу. Фингал горит огнём, даже моргать больно. Она всего-то сказала, что сына надо в город, в больницу. Знала, что муж не любит оседлых, но попытаться стоило. И если бы только фингал – пережила, не в первый раз, но Хасавако совсем обезумел. Он зарезал уже шестерых белых оленей и как раз прикладывает нож к горлу седьмого. Приносит большую жертву.
– Мать знает, что делает, и пусть боги ей помогут, – вот, что сказал Хасавако, когда Ксения, сплёвывая кровь, отползала от него, подвывая от боли и бессильной ярости.
Теперь она смотрит, как кровь льётся по белой оленьей шерсти, собирается чёрными лужами на земле, медленно всасывается, уходит, уходит, как вода. Потом она станет ягелем, и другие олени коснутся его мягкими губами…
Ксения встаёт, шатаясь, снова подходит к Хасавако, перехватывает его руку с ножом.
– Меня режь, – шепчет. – А оленей оставь.
– Не дури, женщина.
– Хочешь жертвовать – меня давай! Только сына, сына нашего в город отвези. Ему помощь нужна, нормальные врачи.
– Отцепись, тебе говорят!
От сильного толчка Ксения падает, но тут же обнимает ноги мужа.
– Нет, не отцеплюсь! – Свист – и спину обжигает аркан. – Давай, бей меня. Что хочешь делай – а сына вези в город!
– Да провались ты со своим городом! – ревёт Хасавако. – Твои городские мне уже вот где… вот где… вот где! – Рука его поднимается и опускается на спину жены. – Всю тундру… измочалили! Изрыли! Ехать к ним?! Сына везти?! Просить?! Покориться?! Сама покорись! Покорись! Покорись…