Он вдруг замирает, аркан выскальзывает из руки, падает на землю. Следом за ним падает и Хасавако, прямиком в тёплые, вздрагивающие объятия жены.
– Няравэ сэр, – бормочет он, обливаясь пьяными слезами. – Как же так?.. Что же я?.. Прости меня, прости. Помнишь, как играли в детстве?.. Ты была белым олешком, а я…
– А ты был охотником. – Ксения приподнимает его, ведёт в чум, оскальзываясь на оленьей крови. – Я помню. Ты любил искать меня в траве, а я любила прятаться.
– Тот олень… К хальмерам его! Погубил мне сына… Нет. Я сам погубил. Пожадничал.
– Что ж. Тундра дала – тундра взяла.
– Не взяла! Ещё нет. – Хасавако входит в чум, тяжело опускается на супружеское ложе. Ксения стягивает с него обувь. – Няравэ сэр…
– Что?
– Ты отвезёшь?.. Отвезёшь его в посёлок?..
– Отвезу.
– Вот хорошо. Хорошо. По рации предупреди… Чтоб вертушку вызвали, или как там у них… Гляди! Головастики. Там, на дне. Ишь, ишь! Носятся… Прямо как ты. Убегай, убегай…
***
Когда старуха, утомившись, засыпает, Майма выходит из чума. Косы её растрепались, одежда в крови. Почти всё приданое испорчено. Да и будет ли теперь свадьба? Майма не думает об этом.
Стойбище тоже залито кровью, семеро мёртвых беляков лежат на земле. Остальные олени беспокоятся в загоне – кроме четверых, запряжённых в нарты. В нартах сидит мать. Опухшее лицо перекошено, подбитый глаз лиловеет, но взгляд устремлён к горизонту, над которым зависло незакатное летнее солнце. Ксения слегка раскачивается из стороны в сторону. Если и говорит с духами, то на таких глубинах, что даже прикосновение Маймы не сразу возвращает её в мир живых. Майма садится рядом, кладёт голову на колени к матери. Две крупные слезы выкатываются из её глаз.
– Мам, – говорит она, – у Сойти жар. Бабушка сделала всё, что могла, но надо больше.
Тёплая ладонь гладит её по волосам.
– Бедная моя девочка, – ласково шепчет мать. – Тебе бы в куклы играть и горя не знать… Что бабушка?
– Спит.
– Хорошо. Помоги мне.
Вместе они выносят спящего Сойти из бабушкиного чума, укладывают на нарты, укрывают, как следует. Сумка с провизией и документы уже собраны. Мать усаживается на место погонщика.
– Едем со мной?
Майма колеблется:
– Я тогда не вернусь, если уеду.
– И не надо. Придумаем что-нибудь.
– А ты, мам? Вернёшься?
Молчание. Только нервно вздрагивает плечо.
– А как же Ноляко? – спрашивает Майма.
Мать вдруг смаргивает, в ужасе озирается по сторонам. Майма – вслед за ней. В последний раз она видела Ноляко, когда тот, зарёванный, наконец, вывел их к Сойти. Потом началась суматоха, и Майма просто-напросто потеряла брата из виду. Мать хватает Майму за руки, встряхивает: