Сойти шепчет в белое ухо:
– Тише ты, глупый… Тише.
Как странно: ухо чистое, без клейма Хасавако.
– Он не наш.
– Чего?
– Говорю: олень дикий!
Сойти пробует дно хореем, кое-как находит опору. Теперь нужно снять с себя аркан и закинуть на рога. Но дурной олень, почуяв спасение, вдруг отчаянно бьётся, месит грязь – и ноги старшего вязнут под оленьими копытами. Верёвка, обвязанная вокруг Сойти, скользит в руках у Ноляко.
– Мне тянуть? – спрашивает Ноляко.
В ответ Сойти страшно кричит. От этого крика олень взбрыкивает ещё больше – во все стороны летят брызги: серые, бурые, ярко-красные. Оттолкнувшись от Сойти, рогач, наконец, выбирается из елани и бежит прочь. Он весь в грязи, а копыта такие красные, что у Ноляко рябит в глазах.
Верёвка всё скользит, жжёт руки. Маленький Ноляко вдруг сильно икает. Ещё и ещё – потом хватается крепче за верёвку и, не переставая икать, тянет на себя, отступает на шаг, другой, потом закидывает верёвку на плечо – и тащит, тащит. Изок тоже помогает, закусив самый конец, мощными лапами взрывая землю. Для него это как игра: хвост-калачик весело ходит из стороны в сторону.
Медленно, с огромным трудом Сойти выползает из елани на твёрдую землю и больше не двигается.
С ногами у брата что-то не так. Ноляко только разочек глянул и больше старается не смотреть. Кажется: если посмотрит, не сдвинется с места. Поэтому он бросает верёвку и бежит – так быстро, как только могут бежать его короткие, неправильные ножки Головастика. Ноляко летит быстрее оленя, попутный ветер гнёт спину. А вслед ему воет тоскливо Изок.
***
Старуха родилась давным-давно, одной лютой голодной зимой. Имя ей дала пурга, что бушевала тогда в тёмной тундре. Хадне. Давно уж никто не зовёт её по имени. Только сама себе и скажет порой шёпотом: «Поднимайся, Хадне. Ещё немного потерпеть, Хадне». Поднимается и терпит ещё немного. Ставит чум, сшитый собственными руками, уже пятый за долгую жизнь. Латает его, как может, щуря слепые глаза. Готовит еду. Поддерживает очаг. С каждым годом всё труднее, но жаловаться старуха не привыкла и к невестке беловолосой никогда не пойдёт с протянутой рукой: дескать, одолжи, невестушка, угольков – свой очаг упустила. Старуха даже спит вполглаза, караулит свой огонь. По-стариковски бессонными ночами она долго шепчется с пламенем, и пламя отвечает ей, когда ровным гулом, а когда и возмущённым треском.
Радостную весть привёз на стойбище Хасавако, но огонь и так подсказывал благополучный сговор. Старуха ловко орудует иглой, помогая Майме дошить приданое. В её маленьком вдовьем чуме жарко, пламя горит ровно и ярко. Наблюдая за ним, старуха научает внучку: