– Так, так, – подгонял его, не давая размечтаться Петр Яхонтович.
– Еще надо все время девушкам совать купюры. У них на бедре такая подвязочка, так вы прям туда, оп, – Труповицкий показал как, изобразив ладонью ныряющую рыбу, – суйте! Обязательно, а то решат, что вы жлоб. Или нищеброд.
– Подвязочка значит, – Петр Яхонтович посторонился, пропуская Веру Дмитриевну, главного бухгалтера, женщину масштабную во всех отношениях.
– А больше на них ничего нет из одежды, Петр Яхонтович. Ни-че-го. Можете себе представить.
Честно говоря, Петр Яхонтович не мог. Попробовал, но не получилось. Память почему-то услужливо показывала какой-то кордебалет, девушки в шелках, кружевах и при цилиндрах танцевали канкан. Раздеваться до так называемой «подвязочки» они отказывались. К тому же от мозговых усилий головная боль неожиданно вернулась. Теперь то, что почти незаметно лежало себе полеживало где-то в затылке, налилось силой, перешло на лоб и сползало дальше на глаза.
– Лизка, девочка аппетитная, спору нет, на кураже к тому же, я вас понимаю, Петр Яхонтович. Только вот зачем? Зачем ворошить жизнь – она у вас такая стабильная. Это меня мотает, болтает, трясет, – уже входя в буфет заявил Труповицкий.
Петр Яхонтович хотел возразить, мол, что значит зачем ворошить, но вовремя спохватился и промолчал.
– А мне стабильности как раз хочется. Мне много не надо. Хватало бы на кабак да табак. Вон столик у окошка, пойдемте туда. Стабильность – это когда тебя узнают кондукторы в трамвае, – на ходу каламбурил Труповицкий. От него сильно пахло сладким и дешевым алкоголем. Или одеколоном. Возможно, и тем, и другим.
Они сели за пластиковый стол. Труповицкий взял с раздачи хлеб и капустный салат. Петр Яхонтович брезгливо убрал локти со скатерти. Чистой, кстати.
– Так, как вы говорите он называется? Ну, шалман этот. Рай?
– Капусточка… Уммм… Да черт его знает? Что-то простое, но с выдумкой. На босяцкий вкус, конечно. А! О! Райцентр!
– Точно?
– Точно-точно. Я сам слышал, что этот дрищь говорил, мол сейчас некоторые балетные – те, кто похуже, все в Рай-Центр хотят попасть. Вечером в балете, ночью в куплете. В стриптизе в смысле.
– Какой дрищь?
– Да вот этот.
В буфет как раз заходили драматург и еще какая-то разноцветная молодежь. Сели рядом со столиком Петра Яхонтовича и Труповицкого, радостного галдя. Драматург-Вася заметил Петра Яхонтовича, но не кивнул и вообще скорчил рожу как будто у него папа генерал, а Петр Яхонтович – его потомственный денщик.
– Понабрали. Я их если честно вообще не различаю. Кто они? Что они? Эх, где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли, – басовито пропел Труповицкий и хрустнул капусткой.