Петр Яхонтович покачал головой. Действие шло к финалу. Он чувствовал, что устал, но это была приятная усталость. Он физически ощущал, как зал перед ним, разверзнувшийся, жадный, пульсирует энергией сотен лиц.
– Мне нужно с вами поговорить, – чуть громче сказала Лиза и тут же смутилась, то ли своего предложения, то ли громкого шепота.
– Я – ваш, – ответил тихо Петр Яхонтович. Лиза умиротворенно закрыла глаза, как и положено мертвой проститутке.
Петру Яхонтовичу стало хорошо, как давно уже не было. Его словно что-то отпустило, он вырос в размере, железное кольцо, сжимающее спину и грудь, распалось и тут же стало легко. Им овладело спокойствие, ушло раздражение, мысли стали ясны, как в морозное утро, а по телу перекатывалась сила и дрожала на кончиках пальцев. К черту этих японцев, подумал он, поеду на море.
Пора было вешаться. Он встал на качающийся, но крепкий и основательный стол. Наладил на шее петлю, предварительно и незаметно руками прикрепив страховочный тросик к поясу и к спине.
Толкнулся.
Он как обычно повис. Вдруг что-то хрустнуло и со звоном на сцену полетели петли, удерживающие веревку. Он услышал собственный хрип и судорожно вцепился в сжимающуюся на горле петлю, но никак не мог отодрать веревку, прилипшую и сильную. Воздуху не хватало, адская боль пульсировала в голове. Все вокруг обволакивала мягкая вата. Розовая вата. Такую продают в парке. Продавали раньше.
– Хорош. Мастер, – донесся до него из сгущающегося со всех сторон красного тумана шепот Труповицкого.
Последнее, что Петр Яхонтович увидел в своей жизни, нелепо раскачиваясь и вертясь вокруг самого себя – это спокойное лицо Лизы в паутине незнакомых черных спутанных волос и пульсирующий провал зрительного зала с миллионами глаз. Потом лицо Лизы вдруг почернело.
А последнее, что он услышал, были аплодисменты. Бурные и продолжительные.