После нескольких танцев, не объясняясь, мы ушли в парк, в самую глушь. Так же молча девушка кинулась мне на шею, подпрыгнула, повисла, обвила стройными ногами, впилась тягуче-долгим поцелуем в мои губы, ещё несмелые, стесняющиеся. Затем проворно соскочила, потянула за руку, приглашая опуститься на траву.
Я даже не успел снять рубашку, чтобы выстелить нам ложе. Я упал, откинулся, больше чувствуя, чем наблюдая невыносимо-сладкие невозможные кренделя, которые выделывало маленькое вертлявое Светкино тело на моём большом, испуганном и безучастном.
Мир растаял в ощущениях: лишь горячая глубина разъятой девичьей тайны, которая сменялась не менее горячей глубиной жадного рта до ощущения о-образных губ на слипшейся лобковой поросли. Ничего подобного в моей жизни не было (кроме детства, но детство – не в счёт).
Мы потерялись во времени. Ми лежали на моих расстеленных джинсах и рубашке, которые умудрился стянуть между соитиями. Лежали голые, отдавая певучим комарам частичку себя, оставшимися частичками впивались друг в друга. Ми смотрели на небо, на гаснущие в утренней серости звёзды.
Я почти её любил.
В предрассветном сумраке проводил Светку до выхода из парка. Дальше идти не разрешила; не хотела, чтобы нас вместе видели.
Когда прощались, прижалась, поцеловала в лоб и сказала: нужно ЗАБЫТЬ, что было прошлой ночью; вернее – ничего не было, мне ЭТО ПРИСНИЛОСЬ.
Повернулась и ушла.
Провожая взглядом Светкину невесомую фигурку, я уже не верил, что именно с нею, почти незнакомой, чужой, обручённой, несколько часов пребывал в Раю, и на её теле, на белье, на одежде и в волосах остались частички меня.
Я бы взял её замуж в эту ночь. Несмотря на Майю, на то, что не раз, видимо, Светка проводила такие ночи со счастливыми избранниками, а потом запечатывала их уста заклинанием: «Это тебе приснилось…».
Кукольная фигурка скрылась за поворотом. Я намерился идти домой, но почувствовал, как исчезло мозолящее напоминание в заднем кармане.
Я потерял Майину туфельку!
Возвратился, излазил на коленях измятую, ещё не остывшую траву. Туфелька сиротливо лежала чуть в стороне. Она всё видела и понимала.
Поднял, сунул в карман. В душе заныло страшной виной.
Завтра же нужно отдать. И помириться.
Какой я, всё-таки, негодяй!
9 августа 1992. Городок
Отрезвление пришло утром, начавшимся для меня после обеда, когда проснулся. Проявилось неясной тревогой и гадливым послевкусием ещё неосознанного.
Краем глаза уцепился за туфельку, лежавшую на тумбочке. Проступило тошнотворное, мучившее: вчера Майя обиделась, ушла, а я… изменил ей со Светкой.