Переполняемые голодной яростью от переизбытка своей свободы, от её безжизненных, бездушных пределов, в которых уже ничего не оставалось личного, человеческого, всё, что представляло его было давно в них похоронено, кроме самих ещё человеческих обликов, которые начинали разбиваться об эту не до конца видимую им преграду, стремительно обезображиваясь, превращаясь в алчных, жаждущих любой ценой добраться до своей добычи зверей, которым как будто давно отказали в еде, в обещанном когда-то мясе без которого они могут сейчас просто умереть от голода прямо перед этим собором. Они начали передо мной уже кричать от своих неудач, от того, что их что-то останавливает малопонятное, плохо видимое им. Эти люди в отчаянье отскакивали, отступали от церкви и снова бросались на неё остервенелыми до крайности стаями, обезображиваясь при этом всё больше и больше от своих безуспешных попыток прорваться к собору.
Через некоторое время большинство из них окончательно потеряло свой человеческий облик, все индивидуальные людские черты. Они уже не были людьми в прямом понимании этого слова. Он просто были дикими существами, только силуэтами ещё напоминающими людей, всё остальное у них было от тварей. Но и эту свою дикость они быстро утрачивали, во время своих беспрерывных атак на церковь, безжалостно превращая свои бешенные тела в груды кровавых лохмотьев, состоящих только из разорванных мышц, жил и кожи.
Шло время, а я всё продолжал и продолжал свою волшебную спасительную для храма песню, её магическое звучание, которое исходило от меня почти беспрерывно только для того, чтобы никто не смог войти в границы её святыни. Но вскоре мои силы начали иссекать, горлом пошла кровь, она быстро поднималась к губам и стекала с уголков рта на подбородок, а дальше капала дождем под ноги, где была уже ярко красная лужа из неё, но песню свою я продолжал не смотря ни на что. В какой-то момент кровавая лужа подо мной перестала увеличиваться, атаки на церковь внезапно прекратились, кто-то невидимый мне отдал приказ этим людям больше не наступать, как будто устал наблюдать за их яростным бессилием, которое так и не позволило им даже на несколько метров приблизиться к своей цели, к этому храму.
Многие из них безвозвратно утратили себя во время этих атак, превратив свои облики в жалкие куски, в груды рваного мяса, в которых ещё каким-то чудом теплилась какая-то жизнь. Как она там сохранялась при таких непоправимых увечьях одному Богу было известно. Скорее всего из жалости, из сострадания к ним, хотя в этих людях, повторяю, уже ничего человеческого не было. Когда последние из них покинули пространство перед собором, покорно подчиняясь этому приказу я, полный бессилия, опустился на колени. Через некоторое время мои силы начали восстанавливаться, медленно и неспешно к моему телу стала возвращаться вся кровь, которая вытекла из меня до этого. Она, как послушный ребенок на зов матери, вернулась с земли обратно в мое тело, снова переставая быть пролитой. Сразу после этого моей головы что-то коснулось, что-то нежное и холодное. Я устало поднял голову к небу. Оно опять было настоящим. С него медленно красиво падал снег, тоже настоящий, как в далеком забытом детстве, чистый-чистый белый-белый и последние следы моей крови быстро исчезали под его холодной ледяной невинностью. И тут позади меня раздался чей-то голос, который тихо попросил: