Когда время не позволяло ему расслабляться подобным образом, он просто подходил к дверям, когда Иоахим уходил из его кабинета после доклада, и медленно с удовольствием вдыхал остатки его запаха и стоял так до тех пор на пороге своего кабинета, пока этот запах окончательно перед ним не разрушался, не улетучивался, как его невозможная мечта, как его одинокая, никому не нужная обреченность как его печальная неосуществленность.
Но, однажды, в один из таких моментов он не выдержал этой муки, этой так невыносимой для него неоконченности и сделал запрос на его младшего брата, и воспользовавшись своим неограниченным влиянием, своим служебным положением, отправил его на восточный фронт перед сталинградской катастрофой, хорошо понимая, что обрекает на верную смерть не только его, но всех их. Только так он мог положить конец своей мечте, бессильной страстной, неразделенной и ему уже не нужной. Больше такая мечта, такая любовь была ему не нужна, она стала ему в тягость, а зная ко все по тому же секретному личному делу Иоахима о привязанности его к младшему брату и вообще к семье, он прекрасно понимал, что этим распоряжением, своим приказом он приговаривает и себя к верной смерти. Иоахим такой ему не простит. Никому не простит! Но ему уже было все равно. Он хотел теперь только одного, чтобы всё побыстрее закончилось, чтобы у него, наконец, появилась возможность и повод приговорить себя самому, и этим для себя всё закончить. Окончить в себе эту любовь, пусть и таким омерзительным способом. А разве любовь всегда требует любви? Иногда она требует ненависти, мщения, о которых он очень скоро пожалел, при этом презирая себя всей душой за эту мимолетную слабость, но сделать что-либо, исправить он уже ничего не захотел. Он был человеком принципа, при всей своей слабости к Иоахиму он был сильным человеком и это хорошо знал.
Преисподнию он давно не боялся, её почти детского огня для себя, её мук. Всё это, и гораздо сильнее, у него уже давно было внутри, он давно жил в её самом страшном филиале на земле, так что боятся ему было больше нечего. Всё страшное, непоправимое и ужасное, что могло с ним произойти, давно с ним произошло.
Иоахим, конечно, ничего об этом пока не знал, ему вся эта двусмысленность тоже давно надоела до отвращения, до омерзения… У него в жизни была только пожилая мать, младший брат, которых он любил, и этот проклятый статус любимца шефа, который позволял ему много лет оберегать их и не только их от всех превратностей судьбы, незавидная участь которых постигла тогда почти весь немецкий народ.