Семья дружно накрыла обед, расселась за покрытым белой вышитой скатертью дубовым столом и, вознеся благодарственную молитву за хлеб сущий, принялась за трапезу.
Годимир Силович вновь вспомнил о бедняке Митрофане и невесёлые мысли снова одолели его. Он задумчиво поковырял красивой расписной ложкой в миске и тяжело вздохнул.
– Что такое, Годимирушка? Не вкусно? – всполошилась Голуба Любятовна, заметив подавленное состояние мужа, – Аль случилось что?
Варвара тоже перестала есть и обеспокоенно посмотрела на отца: не заболел ли часом батюшка?
Годимир Силович успокаивающе похлопал жену по руке:
– Не волнуйся, Голубушка. Ничего серьёзного. Думы сегодня меня о бедняке Митрофане одолевают, отчего-то тревожно на душе, не по себе становится. Почему жизнь так по-разному складывается? Вроде одинаковые мы, да только он беден, а у меня дом – полная чаша. Словно Господь мне полные руки сыпет, а ему всё мимо, словно наказывает за что-то. А может… – купец обвёл домочадцев глазами, – не замечали вы в доме или во дворе чего-нибудь странного, не обычного?
Голуба Любятовна замерла и задумчиво потёрла подбородок, припоминая что-нибудь этакое. А Варвара же наоборот, что-то неразборчиво буркнула и принялась спешно доедать щи, стремительно работая ложкой. Купец подметил странную реакцию дочери и, придав голосу строгости, спросил:
– Варвара? Видела чего? Сказывай!
– Ничего не видела, батюшка. – тихо ответила девочка, стараясь не смотреть ему в глаза, – Спасибо, матушка, было очень вкусно. Можно я снова к ребятам на улицу пойду?
Голуба Любятовна, мельком глянув на мужа, кивнула. И девочка, шустро убрав за собой посуду, выскочила из дома и унеслась на улицу, точно ветром её сдуло.
Мать бросила взгляд ей вслед и произнесла:
– Не хотела при ней говорить, чтобы не пугать. А ведь и правда, Годимирушка, творится в нашем доме по ночам кое-что странное. Бывает, встаю я в уборную и, проходя мимо горницы, слышу звуки, словно вращается колесо моей прялки, а веретено скачет по половицам. Тихий такой, характерный звук: тук-тук, тук-тук… Мне страшно в горницу заходить и я стараюсь мимо быстрее пройти. Но с утра смотрю, а пряжи на прялке удвоилась. Будто и правда, кто-то ночью прял.
Купец удивлённо посмотрел на резную прялку, стоящую возле окна, которую он лично для Голубушки смастерил.
– А ещё, – продолжала женщина, – заметила я, что Варенька допоздна с ребятишками набегавшись, ложится спать, не умыв лица. Как есть, растрёпанная и грязная. А утром встаёт свежая и румяная, и коса волосок к волоску, будто её в баньке вымыли. Вот скажи, разве не странно всё это?