– А ты мне позволил?!
Филипп отбросил стек и тоже подошел к Цезарю. Наклонился над задней ногой. Осмотрел, старательно ощупал руками. Сперва одну, потом вторую. Повязка на задней ноге была украшена черной полосой. Видимо, по ней кабан скользнул мордой.
– Я вызову на всякий случай, ветеринара.
– Вызови. И договорись с ним по поводу Сахара…
– Это мой конь, – рявкнул он.
– Филипп…
– Хочешь забить его, то начни с меня!
Я бы с радостью, но меня об этом не попросили
Я сплела венок из ромашек и надела на Герцога. В своей вселенской терпимости пес был похож на Грету. Он позволял вытворять с собой кучу глупостей и ни разу даже не зарычал. Мы подошли к столу, за которым сидели взрослые и Герцог тут же положил голову на колени Маркуса и свел брови. Чтобы тот снял с него эту красоту и позволил быть просто мальчиком, не Принцессой.
– Ты меня звал?
– Присядь, – велел Себастьян, ногой отодвинув стул, и я села.
С той нашей ссоры мы с ним ни разу не разговаривали. Если, не брать в расчет беспокойство насчет коня, которое я приняла за беспокойство о сыне.
– Я звал. Прости, что я наорал на тебя на днях. Цезарь – очень ценный конь, но я все равно не имел права срываться.
К тому времени я уже знала о графе гораздо больше. К примеру, что свои деньги у него есть, просто он их не тратит на свою семью. И что конюшня – это не просто хобби. Потомки Цезаря были дороги, как сам Цезарь не в моральном, а именно в денежном плане. А покупали их не только члены семьи.
Даже забавно, как много нового выясняется, когда ты немного выходишь из накатанной колеи и начинаешь смотреть на мир шире, чем через трубочку рулона от туалетной бумаги.
– Мне все равно, – ответила я. – Твой конь, твой двор, твои правила, твой дурацкий сын.
Так поступали дуры в дамских романах, которые критиковала Лизель. Сама я думала, что хуже, чем воздержание могут быть лишь паттерны поведения героинь, поэтому взяла пару штук самых популярных и применяла. Почему нет? Пусть лучше высадит меня у помойки, чем я повторю судьбу Джессики. Когда-то и ее привели сюда в качестве невесты и посадили на голодный паек.
– Ви, – чуть поморщился Маркус.
Стоило ему закончить рисовать с меня карточную колоду, – из родственной души я снова превратилась в неприятную родственницу. И он хотел побыстрее сбыть меня с рук.
– Что «Ви»? Ты сомневаешься, что Фил – его сын?
Маркус свел брови и закатил глаза. Себастьян как-то нехорошо рассмеялся.
– Напоминаю тебе его?
– Понятия не имею, – грубо сказала я и исподлобья на него посмотрела.
Естественно, чем больше я на него давила, тем меньше ему хотелось ко мне в постель. И я давила как можно больше и чаще, чтоб он попятился и пятился так до самого Рима, – сказать дяде Мартину, что все отменяется. Но Себастьян не был таким щепетильным, как Ральф, любитель посещать психотерапевтов, которым самим потом нужен был свой психотерапевт.