Что именно мы надеялись воскресить? Нашу любовь? Джесс? Грету?
– Купи мне мороженое, – сказала я, когда молчание стало невыносимым. – Я сто лет не ела мороженого.
Отец с облегчением отдал мне поводок и пошел к тележке.
Герцог тоже получил шарик и, громко плямкая брылями, съел. Я осторожно, опасаясь, что меня опять затошнит, коснулась рыхлого бока шарика кончиком языка. Давно забытый вкус обжег изнутри. Я задохнулась, но не заплакала.
Джесс больше не было. Она ушла навсегда и отец стоял рядом, красивый, сильный, высокий… чужой мужчина. И мне хотелось обнять его, хотелось поцеловать его… Хотелось утопиться со стыда в море, чтоб никогда больше так его не хотеть.
– Я люблю тебя, – прошептала я.
Какая-то женщина укоризненно поджала морщинистые губы и закурила. Ей было около пятидесяти, она была в изящных кожаных сандалиях и укладкой, сделанной в хорошем салоне. Она ходила за нами уж второй день и очень укоризненно на нас пялилась.
– Наверное, думает, что я старпер, который купил невесту по каталогу, – отец с хрустом откусил кусок мороженого вместе со стаканом.
– Ты совсем не старпер.
В своих белых шортах и черной футболке, облегающей все еще красивый, молодой торс, он выглядел куда моложе своих пятидесяти и на старпера никак не тянул.
– Спорим, она тебя еще выследит и расспросит, как ты дошел до мысли такой – влюбиться в малолетнюю соску вместо того, чтобы найти себе женщину ее возраста. А лучше, сразу ее.
Он рассмеялся и вновь вонзил зубы в шарик малаги.
– И я скажу ей: мне просто повезло!
– Ты бы меня хотел, если бы я не была твоей дочерью?
На миг он так и замер – зубами в мороженном. Потом оправился и побагровел.
– Если бы ты не была моей дочерью, я бы сказал тебе: «Деточка! Примите холодный душ!» – буркнул он и втянув в рот губы, плотно сжал челюсти. – Не говори со мной о таких вещах!
– Ты первый начал.
– Но я не это имел в виду! Черт, Верена! Ты понимаешь, что от тебя уже люди пятятся? Ты словно та корова бродишь и смотришь на мужиков, которые чувствуют твой голод и разбегаются… Ты понимаешь, каково мне? Я ведь тоже мужчина. А ты – моя дочь!
Раджа объяснял мне про сепарацию, но я поняла лишь одно: мы с папочкой пропустили миг и кончим жалкими извращенцами, которые даже по меркам Штрассенбергов – больные! Я видела, как он краснеет, случайно посмотрев не туда. Я видела, как он сравнивает мои фотографии с ее фотографиями. И мне от этого было ужасно не по себе. И в то же время…
– Вообще-то, я хотела поговорить о Себастьяне.
Он посмотрел на меня.
– Про Себастьяна, я тем более слушать не хочу.