– И с какой же целью? – запальчиво спросил Люкс. Присутствующие дружно рассмеялись.
– Да цель свою сейчас Вы один только и не видите. Всем остальным она уже яснее ясного, и темным адептам, и нам, грешным. А сейчас давайте молчать. И спать. Завтра. Все завтра. Спокойной ночи нам всем.
Устраиваясь рядом с Кувалдой, Скаврон тихонько шепнул другу:
– И ты еще говоришь, что нет для тебя веры? Я тебя насквозь вижу. Ты веришь, что Люкс все, что надо, поймет, все, что надо, узнает, во всем разберется, да и поднимет людей против зла, тьмы и поганой сволочной серости. Скажешь, нет?
Кувалда долго возился, устраиваясь поудобнее, ворочался с боку на бок. Наконец, он улегся на спину, заложил руки за голову и буркнул себе под нос, так что Скаврон сказанное еле расслышал:
– Это не вера. Это надежда.
Ночь была тихой. Нет-нет, все, чему полагалось быть, было. И крики ночных птиц, и возня в зарослях, и шумные всплески на реке. Но все удивительным образом гармонировало с этой первой настоящей человеческой ночью в жизни Люкса, с ее тишиной, с ее безумным очарованием и с тем, что чувствовал он сам в этой ночи.
А в нем … что-то в нем случалось… что-то происходило… очень мощное, значительное. Он испытывал огромный душевный подъем, с которым самым удивительным образом не только не входили в противоречие, но с которым даже сливались – дополняя – и головная боль, и совершенно противоестественная боль в позвоночнике. Его сознание дробилось и распадалось на мелкие подвижные фрагменты, чтобы сливаться в новых, немыслимых сочетаниях, оплывать, разрушаться и воссоздаваться на сотые доли секунды в ускользающих кластерах, юрких, как ртуть. Странные, невыразимо прекрасные мелодии сминались и опадали под напором причудливых образов – зрительных?.. возможно, но, может быть, и не вполне – и трансформировавшихся в полную себе противоположность прежде, чем он успевал их осознать или опознать. Хаос усиливался с каждым ударом сердца, каждым толчком пульса в висках, он заполнил всего Люкса, и переполнил, и выплеснулся наружу, и… чьи-то легкие руки легли ему на плечи, чье-то лицо, разгоняя туман перед глазами, приблизилось к его лицу, чьи-то мягкие губы нашли его рот, и прижались, размыкая судорожно стиснутые губы. Это она! Она! Ее лицо, только что нависавшее сзади над плечом, оказалось вдруг где-то внизу, под ним, его тело – обнаженное, могучее и совершенно беззащитное тело – оказалось в плену нежных колец ее рук, ее ног, и – ах! – он провалился в… куда?
В перенасыщенный соляной раствор упал крохотный кристаллик соли. В хаосе прорезался стержень кристаллического дендрита. Центр кристаллизации. Основа нового порядка, сначала ближнего, но стремительно разраставшегося в теле – вперед, назад, во все стороны. Мироздание получило точку опоры. Правда, в плече его сидит клонфильтр. Ему, пусть уже и поврежденному энергетическим разрядом, до сих пор удавалось вовремя распознать и, если не удалить, то подавить зародыш. Но, правда и то, что с каждым разом делать это было все труднее. Да и вообще, для этой операции нужен сон. Сон и безумие несовместны. Пока длится безумие, сну места нет.