Когда Инна склонялась к нему, чтобы губами прикоснуться к шее, Никита уже не закрывал глаза в немом блаженстве. Он чувствовал что-то отравляющее в мозгу и крови.
И тут же его мысли улетали к жениху Инны. Первая боль прошла, но все же было мучительно внимать друзьям, а думать при этом о другом. Тайком слушать Земфиру и Би2, обращаясь к их ускользающей, даже порой вымученной лирике тоски.
Где начало нашего отношения к человеку – в анализе всего, что может дать внешнее впечатление, или в перенесении мнения о внутреннем устройстве объекта на его лик? Когда-то Никита мечтал стать физиономистом, но быстро понял, что человек – слишком сложный механизм, чтобы иметь какое-то систематизированное суждение о его внутреннем мире. Сам факт его отражения на лице бесспорен, но однозначно судить, что такие-то черты характера обязательно приводят к таким-то складкам, Никита считал идиотизмом.
Он говорил об этом с Элей. Он очень любил говорить с ней обо всем, что занимало его. Она была как будто его ненаписанным дневником, дневником – собеседником.
– У Франсуазы Саган умные блестящие глаза. Кажется мне так, потому что это объективно или потому, что я знаю, что она такова? Как можно однозначно ответить на этом вопрос? Однозначность все губит, вгоняет нас во тьму. Мы бесконечно предвзяты. Мудрость не бывает линейной. Мудрость – это широта. Понимание, что все кругом – бездна.
Никита не знал, кто такая Франсуаза Саган и какие у нее глаза, но слова Эли были настолько точны и полны, что он в каком-то благоговении не нашел, что ответить. Она была просто безмятежностью, облегчением.
Порой хочется лишь гулять до упаду по облитым солнцем полям города, где я родилась и который впитался в меня своими лучшими чертами, такого неказистого и обделенного истинной грацией архитектуры, но вскормившего меня «на своих мелких водах». Я со страхом думаю, кем бы стала, если бы выросла в крупном городе. Да, там больше возможностей, но люди запакованы, зашиты в свои квартиры, видят природу в лучшем случае по выходным. Они несчастны, должно быть, как только может быть несчастно существо, вышедшее из недр Вселенной и большую часть жизни обитающее в рукотворном. В родном городе я задыхаюсь, но и люблю его безумно, потому что без него я была бы совершенно другой, а этого мне совсем не хочется. То же самое я чувствую по отношению к моей семье.
Порой по родному городу можно погулять, не испытывая отвратительного чувства сельской загнанности. Но чаще я просто хватаю наушники и устремляюсь на дачи, в поля, в лес… Лучшие воспоминания моего подросткового возраста как раз и связаны с одинокими прогулками под стук рока – музыки настоящей свободы, смутной магии слов и мелодий. Только молчание и природа не подтачивают, а вселяют силу, успокаивают душу, открывают простор воображению и отдыху от тонн ненужного шлака, что льет на меня цивилизация и особенно люди, которые не понимают, для каких целей топчут землю. Когда деревья своим благородством и листвой перестают скрывать обшарпанные дома, раздолбанный грязный асфальт и бродячих собак, выплывающих по мере приближения к постройкам, мой маленький побег подходит к концу. И среди этих склизких запахов разложения и упадка вдруг пробивается чей-то свежий вымытый аромат. Тянущий запах теплого человеческого тела из-под слегка замазанной кожным салом куртки, неведомые фимиамы чужаков, опережающих в потоке.