Илья с знакомым покалыванием в сердце описывал дни, которые предпочитал похоронить, забить, настолько они были невыносимы. Когда в больнице им сообщили, что Ирина мертва… Когда Марина в каком-то помутнении набросилась на девушку, которая призывала оставить жизнь собаке и отдать на перевоспитание, утверждая, что ребенок спровоцировал ее сам. Мать оттащили, она успела только ударить зоозащитницу по лицу. Илья знал, насколько этого Марине мало. В ее душе до сих пор тлела неутоленная потребность справедливости, иступленная надежда, что так она сможет исцелиться. Не обладая ее темпераментом, он, тем не менее, понимал.
Странно, как бок о бок с незаживающей раной потери и этого подвешенного состояния он постоянно отвлекался на приготовление кофе, стирку, работу, даже встречи с друзьями. Сознанию удавалось отвлекаться на довольно значительный срок. И Илья не ненавидел себя. Он видел в этом естественный ход вещей и благодарил природу за то, что наградила его великим даром забывать, зализывать.
Это уже не сжимало, грозя размозжить мозг и все нутро вместе с ним. Организм, порой против желания, лечил сам себя, не стремясь быть искромсанным прошлым. Илья избежал свыкания с болью и зависимости от нее. Как женщины, потерявшие мужей на фронте и прожившие без них долгую тяжелую жизнь, никогда не забывают того, что было их счастьем на самом деле, и умирают с надеждой. Впрочем, может быть, и с мужьями их жизнь была бы так же тяжела и безрадостна, а вовсе не романтична… То ли рана Ильи была не так сильна, чтобы уничтожить его, то ли он слишком ценил подарок судьбы и отпущенное ему время. Ему казалось преступлением ныть и разбазаривать капитал, пока еще есть силы и тело не предает. Для того, чтобы сложить оружие, причины всегда найдутся. В конечном итоге, мы здесь для развития собственной души и перед ней держим ответ. Разорванная любовь неспособна оказалась подкосить его настолько, чтобы уничтожить.
Эля всерьез начала думать, что тоска Ильи – это вовсе не тоска по земной тайне его прошлого, а тоска по тому, что нельзя ни вспомнить, ни объять, ни увидеть – по важнейшей тайне мироздания.
Она так часто замечала его взгляд в собственном зеркале и знала первопричину. Она могла получать истинное наслаждение от земных радостей – пушистого кота, нагло колющегося в ноги, огромного куска торта после чего-то белкового и соленого, запаха чистой одежды, но глаза ее всегда таили грусть от непознаваемости первопричины всего этого – кота, воздуха, ее тела и особенно ее души. Мыслящих выдает грусть по тому, что в рамках этой жизни они точно не познают.