Как и большинство интровертов, я привязывалась к людям по-настоящему, как бы ни пыталась убедить себя в собственной независимости. И только поняв, какого мне без них, я понимала, что они наполняли мою жизнь так же, как книги. Периодически я испытывала неконтролируемые позывы начать писать всем без разбору, потому что мне казалось, что они хороши и любят меня. Зимой же или в моменты раздражения мне хотелось лишь залезть под одеяло и никого не видеть… А теперь лето клонилось к завершению, и моя тоска по людям приняла всеобъемлющие масштабы.
Казалось, что вот-вот я снова окунусь в руки Ильи, снова мы поедем куда-нибудь в глушь, где так пряно и щиплюще пахнет травой и цветами… Я уже скучала, еще не уйдя оттуда. Но оказалось, что мне легче лечь и уткнуться локтями и коленями в стену, чем продолжать говорить себе, что так лучше с необратимостью, которая бесила, гнула к земле, заставляла бессильно сжимать зубы. Желание сбежать, вырвать, остановить это пресекалось простым «надо». Так говорила мне в детстве мама – многое, произнесенное родителями, избирательно отпечатывается на подкорке.
Человек – мозаика чужих мыслей, причем часто даже не обдуманных, а только приглянувшихся, напиханных в себя. Все мы – продукт окружения.
– Ты – душа, залитая в тело. Душа, в которой неведомо что бродит. Душа, лишь на миг ощутившая себя материей. Своим присутствием ты раскрашиваешь все, к чему притрагиваешься, превращаешь повседневное в золотое, – прошептал Илья.
– Спасибо… – от дрожи в сердце я не сразу нашла слова и зажмурила влажнеющие глаза. – Ты всегда понимал меня лучше остальных.
Как я ни старалась уберечься от слез, чтобы все прошло максимально цивилизованно, в моих ресницах застряла влага. Я крепилась, напоминая себе о собственной силе и самодостаточности, но как это было сладко…
– Без подспорья благоустроенности все неземное обречено, – выдавила я из себя с каким-то срывающимся придыханием.
Если бы он проник мне в голову, почувствовал бы, что я слишком горда, чтобы раскрывать свои истинные эмоции. Но он не мог, потому в душе его, когда я так тихо ускользала, остался осадок. Впрочем, он остался бы в любом случае.
– Всегда в повествующем искусстве меня раздражала эта определенность, проницательность персонажей, которые всегда знали, что остальным надо и желанно, лучше их самих. Пошлость, халтура, преступление так писать. Выдавая подобное, автор признает свою полнейшую капитуляцию перед подспудным, потаенным, перед десятиричностью наших личностей, того, что мы сами подчас не знаем, за чем тянемся, но не можем определить, когда мозг наш намеренно дурачит нас, уводит, отказывает думать в самый решающий момент. Автор тем самым заявляет, что он так же лубочен и прост, как и умозаключения его персонажей. Знаешь, это как концовка того фильма про Клаву и влюбленного в нее дурачка: «Ты всю жизнь будешь любить Клаву». – «Так не бывает». – «Бывает», – сказала она сама не зная что, основываясь только на своем видении, не имея возможности полностью проникнуть и срастись с другой личностью. Может, кто-то восхитился, как она умна и дальновидна, а я фыркнула, тем более что создатели картины явно хотели преподнести слова этой девчонки как точку в повествовании и неоспоримую истину. Люди не так просты, чтобы можно было сказать, что они будут чувствовать и как поступать не только через год, но и завтра. Мы сами часто не подозреваем в себе, что ощущаем даже сейчас. Что повернет жизнь или просто стремления в ином направлении. Мы – спящий вулкан, не понимающий и доли того, что руководит нами.