Илья молчал. В душе его что-то молча упиралось.
Марина почувствовала накатывающую и тихо подтачивающую изнутри неприязнь к Илье за то, что он так обошелся с Элей. Он должен был быть безукоризненным… Но она не имела права судить его, хоть и постоянно забывала об этом.
Я чувствовала день за днем прорастающее, прогрессирующее несмотря на собственные увещевания одиночество. Несмотря на дружбу и родство с Никитой. Он бы не тем. Не тем, кто бы все заполонил. Он был приправой, но не основным блюдом. С ним было хорошо проводить время, но не возвращаться в самостоятельно обустроенную квартиру после тяжелого дня с макияжем, ставшим липнущей к лицу маской, которую таким наслаждением было смыть сразу после прихожей.
Мне не помогали ни концерты, ни веселья. Они отгораживали это, но не убирали. Не было ничего слаще вернуться в пустую комнату и предаться полету фантазии или просто включить фильм, забыв о действительности, о плохой погоде и прогорклой серости.
Но это вовсе не делало меня несчастной. Наоборот, освобождало, лепило мысли четкими и безграничными. Несчастна я была осенью без света и улыбки солнца. Тогда меня посещали мысли о том, что я никому не нужна. Но как только наступала весна, я сбрасывала с себя кожуру зимней ирритации и бросалась жить.
«Это незнакомое чувство, преследующее меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь назвать, дать ему прекрасное и торжественное имя – грусть», – то же самое я бы сказала вслед Франсуазе о своем одиночестве, которое так близко ее знаменитой французской грусти сквозь бесконечные кутежи и скорость.
Я росла, прогрессировала, но в верном ли направлении? Рост не всегда означает истину. Сколько есть взрослых и внешне умных, что страшнее – состоявшихся людей с научными степенями, которые в духовном плане не стоят ни гроша. Моей компанией были гении прошлого в разных областях, и я никогда не скучала. В дни, когда пейзаж за окном навевал мысли о бренности всего сущего и не спасала даже безбрежная красота моего великого города, я переносилась в безрадостную жизнь и быстрый конец семейства Бронте на вересковых пустошах. Сила воображения – может, величайшего блага человечества – тянула меня вон из скучных комнат, унылых пар и даже из моего собственного тела.
Я ни минуты не скучала без компаний, пиров, даже без маленьких застолий. Я скучала в них. Даже ставшие такими редкими семейные посиделки продолжали все сильнее тяготить меня. Порой мне казалось, что со мной что-то не так. Я продолжала общаться с людьми по накатанной, но все это было не то. Вспыхивали и так же быстро гасли новые лица… И лишь изредка кто-то верный из прошлой жизни писал короткие сообщения.